Но надеждам Гретхен не суждено было сбыться. На обед была цветная капуста в панировке. Вся квартира пропахла ею. Магда с Гансиком бурно возмущались скучным обедом и потребовали бутербродов с салом на закуску.

– И с чего это у нас сегодня цветная капуста? – в сотый раз спрашивала неугомонная Магда. – Сегодня понедельник! А по понедельникам у нас лапша с ветчиной!

Мама, промычав только свое «м-м-м», покорно принялась делать бутерброды с салом. При этом сама она к капусте не притронулась и опять сидела, печально уставившись в чашку с чаем. Только теперь она еще бросила туда две маленькие таблетки. Гретхен не придала этому значения, решив, что после ужина на встрече с одноклассниками у мамы заболел живот. Бывает. Наверное, таблетки – от живота. Но то, что мама жевала жвачку, Гретхен действительно удивило.

– Ты ведь говорила, что терпеть не можешь эту «вредную резину»! – сказала она.

Мама попыталась вынуть жвачку изо рта: тянула, тянула резиновые нитки, потом кое-как отлепилась от них и, выдавив из себя очередное «м-м-м», ушла в спальню.

Гретхен отправилась в детскую и принялась за домашние задания. Надо было делать математику. Через некоторое время к ней подсел Гансик.

– Знаешь, чем мама в спальне занимается? – спросил он.

– Чем-чем… Прилегла, наверное, – ответила Гретхен. – У нее живот, похоже, болит.

Гансик покачал головой:

– Не прилегла, а легла. Причем на пол. Она там отжимается!

Гретхен так перепугалась, что даже выронила циркуль, которым собиралась строить биссектрису угла.

– А жвачку видала? – продолжал Гансик. – Она штук шесть за раз в рот засунула! Куда это годится? Целый день молчит, только все «м-м-м» да «м-м-м», хлещет чай с какими-то пилюлями, жует жвачку и отжимается!

Гансик был явно встревожен.

– Может, она у нас с ума сошла? – с беспокойством спросил он.

– Пойдем спросим, что все это значит! – решила Гретхен и поднялась со стула.

– Я уже спрашивал, только что, – сообщил Гансик.

– Ну и что она ответила?

– Промычала свое «м-м-м», и все.

Гретхен опять уселась на место.

– Подождем, пока папа придет. Он разберется.

Гансик подошел к двухъярусной кровати, лихо забрался наверх, плюхнулся на матрац, так что пружины заскрипели, засунул по обыкновению палец в нос, закрыл глаза и погрузился в сон. Тихий час! Для Гансика – дело святое.

Гретхен обработала еще семь углов и начертила три треугольника со всеми полагающимися биссектрисами – правда, биссектрисы аккуратно сошлись в центре почему-то только в одном. Справившись с математикой, Гретхен выдвинула нижний ящик стола и достала «Придворные страсти». Она открыла книжку на том месте, где у нее была загнута страница, а для прикрытия положила рядом промокашку из тетради по математике, чтобы в случае чего быстро спрятать постыдное чтиво. А то вдруг еще мама, наотжимавшись, решит заглянуть к Гретхен в комнату и застукает ее за этим занятием. Конечно, никто не запрещал Гретхен читать дешевые романы из жизни благородных семейств. Просто, зная, как мама с папой потешаются над тетушкой Эммой, которая тоннами заглатывает любовные истории не слишком высокого пошиба, Гретхен предпочитала не обнаруживать свои читательские пристрастия.

Она погрузилась в чтение:

«Глубокая печаль сумрачной тенью легла на правильные черты Астрид фон Гоэнлоэ, когда граф Бодо фон Эссельфинг с язвительной усмешкой на устах отвернулся от нее. Сердце несчастной трепетало, а душа говорила одно: „Он негодяй, но я люблю его! Люблю!“»

Гретхен в ужасе прикрыла страницу промокашкой. В ужас она пришла от того, что осознала: читая о графе Бодо фон Эссельфинге, она представляет себе Флориана Кальба. В ее воображении книжный граф как две капли воды был похож на Флориана! А еще эта дурацкая промокашка с настырными вопросительными знаками: почему от его насмешек ей стало грустно? Почему она не рассердилась, а расстроилась?

Гретхен резко вскочила, хотя обычно никогда не вскакивала с места как ужаленная. В следующую секунду она уже стояла перед большим зеркалом. Перед зеркалом она тоже никогда особо не стояла. У нее не было привычки разглядывать себя. Теперь же она стала внимательно всматриваться в свое отражение. Серо-крапчатые глаза, курносый нос, кудрявые волосы… Ей показалось, что лицо у нее довольно правильное, всякие «черты» имеются и даже глубокая печаль с сумрачной тенью обнаружились. Если рассуждать логически, то сам собою напрашивался вывод: ее сердце целиком и полностью принадлежит Флориану Кальбу! Она любит его! Вот почему в ее душе нет ярости, а только печаль. Вот почему в чертах Бодо фон Эссельфинга она видит Флориана! Все ясно как дважды два!

Сумрачная тень на лице Гретхен как-то вдруг совсем потемнела и стала, можно сказать, просто черной.

– Ёлки-палки, стрекоза, забодай тебя коза! – пробормотала она, продолжая смотреть на себя в зеркало.

Так ругалась цветльская бабушка, если ей что-то очень не нравилось. Других ругательств Гретхен не знала, да и поводов для подобных выражений у нее в жизни, пожалуй, не было. Она вообще отличалась спокойным, мягким характером.

Вечером, когда папа вернулся с работы, мама продолжала вести себя странно. Вместо того чтобы, как обычно, поприветствовать папу словами «Здравствуй, дорогой!», она только промычала свое «м-м-м», а на его вопрос, как прошел денек, ответила таким же мычанием. Папа удивился и принялся теребить усы. Его загогулины напоминали теперь настоящие вопросительные знаки.

– И так сегодня весь день! – пожаловалась Магда. – Даже в дурака ни разу не сыграли! Хотя я написала все предложения и сосчитала все кружочки!

Магда уже больше месяца ходила в школу и полагала, что четырех часов сидения за партой для общего развития вполне достаточно. Она искренне не понимала, зачем еще и дома писать дурацкие предложения о какой-то Соне, у которой, видите ли, косы, и про сосну, у которой сук, и вдобавок пересчитывать по отдельности синие и красные кружочки, – это ее глубоко возмущало. Вот почему мама заключила с ней соглашение: за каждое сделанное упражнение по чистописанию и за каждую порцию пересчитанных кружочков полагалась партия в дурака. До сих пор мама честно выполняла условия договора.

Папа потеребил еще немного усы, усадил Магду к себе на колени, чмокнул ее в макушку и громко сказал:

– Пора ужинать!

Мама достала четыре тарелки, приборы и накрыла стол в гостиной. Потом принесла из кухни кастрюлю с гуляшом и целую миску макарон. Под конец поставила на стол четыре стакана, бутылку апельсинового сока и – чашку с чаем. Папа потянул носом: аппетитный запах гуляша и макарошек его явно воодушевил, и он радостно навалил себе целую тарелку.

– Ну как твой живот? Не утихомирился? – спросил он с озабоченным видом.

Услышав очередное «м-м-м», он решил, что живот еще болит. Папа нагрузил на вилку увесистую порцию гуляша и отправил ее в рот, стараясь по дороге ничего не растерять. Но не успел он как следует прожевать эту первую «загрузку», как на лице его нарисовалось несказанное удивление.

– Матушка моя, макароны-то совсем не соленые, а гуляш переперчен! – ахнул папа.

Такого еще у Закмайеров не бывало!

– Как это тебя угораздило? – решил разобраться папа.

– Ой-ой-ой! Жжет, жжет! – завопила в эту секунду Магда и принялась отчаянно махать ладошкой, чтобы нагнать побольше воздуху в рот и остудить пожар. В какой-то момент она не выдержала и просто выплюнула все обратно в тарелку. Гретхен и Гансик тоже сидели слегка перекошенные. В такой ситуации мама уже не могла отделаться простым «м-м-м».

– Вы уж простите меня, – сказала она тихим голосом. – Просто я, когда готовила, не могла попробовать… Потому что ничего не ем…