========== Глава 22. Халат, малышка и каштан. ==========
Глава Двадцать Вторая.
Халат, малышка и каштан.
Ночь подходила концу. Медленно и неспешно, томно и вязко она заканчивалась, как это происходит каждый раз с наступлением сумерек. В этот рассвет прежде часто сухие ладони вошли настолько отёкшими, что лишняя жидкость из них пыталась вырваться наружу даже через бледную кожу. Гибкие металлические пластинки прищепок аппарата ЭКГ легко щипали током нежные рецепторы где-то внутри тела: впервые за столько бесконечных дней оно не испытывало той безбрежной боли, не щадящей ни единой клетки ослабевающего на глазах организма женщины.
Первое, что бросилось в сознание с его приходом - тяжесть. Везде: ноги, руки, губы, веки, ладони, живот, даже тонкие перья ресниц - все это казалось неимоверным грузом, пытающимся раздавить кости, терпящие скупую тоску.
Второе - сегодняшнее утро в серо-зелёных тонах спальни, в которой прежде никогда не встречала я рассветов, закатов, да и не была вовсе. Жарко так же, как здесь, дома тоже не было. Сейчас, будто специально, как это и бывает обычно, кто-то в раннюю мартовскую жару, когда столбик термометра показывает +26, продолжает накручивать обороты отопления. Сезон ведь не окончен.
Любимые локоны не бились в глаза - третье. Сколько раз грозилась сама себе отрезать их? Видимо, не решилась я - за меня это сделал кто-то другой. После легких движений от ткани наволочки послышался шуршащий звук, будто сейчас у меня глаза находятся не на голове, да и все, что было до этого - происходить совсем не с головой, а задницей.
На глазах медленно проступили слезы. Мало того, что по мне климакс плачет вместе с хосписом, так теперь ещё придётся стать постоянным клиентом магазина париков - молодец, Нарочинская, молодец. Сапожник, хотя бы, ходит босиком, а ты… Гребаное недосветило нейрохирургии, прежде вытаскивающая пациентов из такого дерьма, сама довела себя до него…
Четвёртое - что-то больно щипало руку, причём всю, но по-разному: пальцы даже приятно покалывало, а вот локти, где тонкие вены бились из-под кожи темно-сине-фиолетовыми лентами, как это было и на запястьях, что-то очень неприятное будто распирало все изнутри. Ах, да, любимый катетер, только вот какой придурок додумался ставить его сюда…
Только в самом конце, когда все эти немые возмущения, отчаянья и разочарования отошли на второй план, голубой взгляд тяжело пополз в сторону горячего пятна где-то рядом с выпрямившейся талией. Странным жаром веяло от бездушной ткани, но при одном только виде этих пальцев, широкой ладони… Губы склеились в тонкую линию, а глаза снова стали мокрыми, какими часто бывали в последнее время.
На соседнем стуле, уложив одну руку на спинку вместо подушки и оперев на нее голову, другую свою ладонь он неотрывно держал на женской кровати там, где, видимо, пару минут назад была рука. На грустном лице потеплела улыбка, от которой все прежние мысли медленно покинули голову. Теперь, спустя несколько секунд усилий, мокрая ладонь сжимала мужское запястье даже вопреки пластиковым датчикам, катетерам и раннему утру. Снова где-то под ресницами появились крупные капли жидкости, которые почти сразу начали щипать кожу.
Сухие губы медленно раскрылись, чтобы очередная порция воздуха, уже с трудом пробивающаяся сквозь забитый жидкостью нос, смогла проникнуть в пустые лёгкие. В груди на мгновенье появился спазм, но тот настолько быстро сменился тем странным ощущением, к которому все ещё было сложно привыкнуть : внутри тебя теплилась новая жизнь, настырно пытающаяся доказать всем и вся своё право на это место. От мягких шевелений слезы из глаз стали катиться лишь быстрее, а что можно было говорить, когда прямо поверх тонкого пледа, укрывающего послеоперационное тело, оказалась широкая ладонь сопящего мужчины, который сегодня впервые так близко столкнулся со счастьем.
Лишь только ощутив тонкие пальцы на собственном затылке, голова одёрнула сон в другой угол комнаты, где бездушно фырчали всевозможные аппараты. Стеклянные глаза мутным взглядом уперлись в женские ресницы, сначала выдерживая киношную паузу в пару секунд, и лишь потом наконец все осознавшие губы потянулись вперёд, к бледному лицу, исчерченному мокрыми дорожками слез.
Без лишних слов тёплая кожа вызвала ещё больший поток слез, и, спустя лишь мгновенье, те с силой лились по щекам бурными майскими горными реками. Кажется, теперь она по-настоящему не понимала, за что она все ещё здесь; за какие такие страдания именно сейчас ее лицо обвивают горячие ладони самого любимого во всем мире человека вместо ледяного пледа пустой квартиры или терпкого дубового запаха замкнутого пространства. И сейчас она была готова закричать, честное слово, крикнуть так громко, чтобы весь белый свет услышал ее голос, узнал о ее счастье просто находиться здесь, но вместо того тихое сипение ободранных связок сорвалось с бледного горла и тут же стихло, меняясь на кашель, который заставил перебинтованную голову подняться высоко, как тогда казалось, над подушкой. Тяжесть тут же потянула шею обратно, и новые капли слез сдерживала лишь тёплая улыбка на его лице. Горячие руки за те доли секунд пробрались под самый ее затылок, осторожно поправляя под ним подушку.
-Я же обещал, что нас ещё услышит Подмосковье? - легкая усмешка проскочила по его лицу, и жить уже, кажется, было легче ей. Внутри снова что-то затормошилось, и улыбку уже было тяжело сдерживать слезам.
-Обещал? - уже немного более громким сделался его голос, разрезающий тишину, от чего никто из окутанных в это раннее утро людей не заметил тихого скрипа двери за их спинами.
Маленькая девочка со смятой ото сна челкой несмелым движением ладони толкнула ручку вперёд, но от тихого смеха, что следом же вырвался из кипельно-белой комнаты, и без того нерешительный настрой улетучился. Припухшие губки задрожали и в миг собрались в тугую дугу: она там была явно лишней - теперь эта мысль зубами вгрызлась в детское сознание. Маленькие ножки совсем тяжело начали волочить малышку обратно в кабинет, где она по мнению Олега все ещё должна была спать. Первая дверь пролетела мимо ее взгляда, вторая, третья, пятая, лестничный пролёт, ещё один, и она без труда пролезла под турникетом мимо спящего за своим же рабочим столом дяденьки-охранника.
Без особых усилий ей удалось оказаться за большом мраморном пороге, который под лучами только просыпающегося солнца веял морозным холодком. Прохлада окатила худенькие ножки мурашками, откуда те перебрались на спину, а потом и добрались до самой макушки. Тома вздрогнула. Маленькие ладошки, обняв собственные локти, пытались хоть немного согреть себя, но все попытки были тщетны.
Ближайшая отсюда лавочка была в небольшом сквере прямо против главного входа в клинику, окутанная зеленью соседних кустов, а прямо над ней заливалась белым цветом вишня. Странно, но ничего подобного с ней раньше не было. Будто кто-то толкал эту маленькую девочку туда, по-дальше от чужих глаз и голосов. Роса уже успела осадить холодные капли на деревяшки, но это совсем не волновало с каждой секундой лишь больше замерзающую девчушку. Устроилась она самым удобным способом : коленочки с силой давили на плоскую грудь и маленькая головка бездвижно легла на опертые о них руки. Медленно из карих глаз начали катиться крупные горячие слёзы, выносящее из тельца последние капли тепла.
-Мамочка, я так скучаю по тебе… Мамуль, пожалуйста, вернись…Мамочка, я никогда больше не буду на тебя обижаться, честно, никогда совсем, - белые ладошки быстро стёрли мокрые дорожки с щёк, с силой сжимая соленую жидкость пальцами.
-Я даже учиться буду хорошо, уроки всегда буду делать, сама, мамуль, честно, только вернись… Мамочка, я без тебя никому не нужна здесь, мамуль…
-Обещал, - через еле заметную улыбку протиснулся шепот, который тут же отозвался эхом, будоражащим все в голове, что снаружи была с силой стянута бинтами.
-Прямо сейчас едем? - уже через все эти неприятные ощущения голос прорывался куда увереннее, но все ещё не становился громче даже на каплю, но так хотел стать в один миг криком. Ожидание - самая страшная пытка.
