-Тома, послушай меня, пожалуйста, хорошо? Солнце, - из мужских легких донёсся громкий выдох, от чего уже следом зашипел и нос.
-Говори, я слушаю…
-Тамар… У Марины онкология, очень запущенный рак, который не лечился год.
-Мне не нужно рассказывать, что такое онкология. Я не такая глупая, как тебе того хочется, - тут же детский голос перебил мужчину. Он туго поджал губы, но затем настолько тепло они прикоснулись к девчачьему лбу, что у него внутри все сжалось в колючий комок.
-Прости, я никак не могу привыкнуть к тому, что ты уже такая взрослая, - чуть слышно воздух пролетал гортань, от чего шёпот доносился лишь до собственного слуха и ладоней, что в то время медленно заняли тёплое место на маленькой спине, прижимая все это худенькой тело к себе.
-Никто не знает, что будет с Мариной после операции, как ее перенесёт малыш… Впереди ещё будут курсы химиотерапии. Том, я сам долго не знал, честно, ни о чем не знал, да и стало обо всем мне известно совершенно случайно. Ты девочка большая, ты понимаешь, что я ощущал, в один и тот же миг узнав про ребёнка и про то, что твой близкий человек сам себя давно уже подталкивает к смерти… Оставайся с нами, пожалуйста. Я вижу, какие у вас с Мариной хорошие отношения, и, хоть у нас с тобой они не такие, я всю жизнь тебя любил, сейчас люблю и буду долго еще это делать, пока буду в здравом уме; если ты опять уедешь, то, сама понимаешь, ничего не сдвинется с мертвой точки… Оставайся, малышка, ради меня, ради Марины, даже ради малыша. Если бы не ты, о его, может, уже и не было бы…
Тома подняла снова красные глазки на карие зрачки отца, медленно в них всматриваясь. Лишь спустя минуту немой паузы, когда у края нижних ресничек уже собрались слезинки, готовые покатиться вниз, беленькая щека прильнула к колкой щетине, начиная тереться об неё так, как это делают новорожденные котята о брюхо мамы-кошки. Олег молча прильнул носом к ее лбу, в редкие моменты задевая своими губами то аккуратный носик, то уголок глаза, то белую щечку.
Просидели так они пару минут, после чего голова девочки начала медленно катиться вниз, совсем скоро с тихим сопением укладываясь на отцовское плечо. Последний поцелуй, упавший на ее висок, растянул на лице Брагина тёплую улыбку, которая в тот момент была необходима не только ему : там, за стенкой, на холодном столе, за двоих билось одно огромное сердце, в своей любви не знавшее никаких краев.
Наверное, свою роль сыграла подорванная нервная система, а, может, и настолько крепкая связь, что все трое, не беря в счёт ещё одного, весь это бесконечный день спали. Пытаясь как можно осторожнее уложить хрупкое тело дочки на диван, Олег и сам не заметил, как удобно устроился рядом, свернувшись во всех местах, где только было можно и нельзя. Тома, уютно уткнувшая свой нос в широкую тёплую грудь, тонкими пальчиками вытащила из под папиного плеча подушку, тем самым все три точно такие же присваивая себе. Олег даже не дернулся в сторону, а осторожно даже сквозь сон подтянул дочку к себе, на лице принимая хмурую гримасу, будто бы одним своим видом оградившую этих двоих от всех невзгод.
Тяжёлая смена в операционной закончилась незадолго до полночи. Последние швы накладывались на обколотый обезболивающим затылок тонкой нитью, от которой уже спустя несколько месяцев под светлыми волосами не останется и следа, но это все ещё впереди. Пока мобильный аппарат узи фиксировал редкие сердцебиения небольшого комочка, размером с грейпфрут, на лице местного гинеколога застыла улыбка.
Куликов задремал где-то в углу после слов «как закрывать будете, позовите»; Иван Николаевич уже караулил другую жизнь в соседней операционной, а игла в умелых руках Кости начала подрагивать. В метре от него, совершенно не замечая сосредоточенного именно на себе взгляда, Александра Алексеевна улыбалась так, будто видела перед собой на черно-белом мониторе что-то такое, что приводило маленького ребёнка в дикий восторг.
На мужских губах появилась улыбка, и в следующий миг со швом было покончено: он стоял, держа в одной руке зажим с иглой, а в другой ножницы, даже не замечая, как забыл все это уложить на стол.
-Представляешь, почти полсуток наркоза, а он все ещё цепляется за жизнь, как может, - с лёгким смехом на губах произнесла Саша, а ее тонкая рука, сжимающая ручку аппарату узи, в очередной раз потянулась в бок, будто пытаясь что-то разглядеть.
-Ещё и вертится, стесняется, не хочет, чтобы узнали, кто там такой у нас…
Улыбка по мужскому лицу и вовсе поплыла до самых ушей. Будто немного возвращая сознание в себя, мысли встали на место в голову и инструменты тоже отправились на законное место. Он все смотрел на неё, с каждым мигом лишь сильнее понимая, как она похожа на ту самую, которая не просто «та», а та самая, которая «ТА САМАЯ». Белые кроксы обосновались прямо за женской спиной, которая от азарта изгибалась змеей даже в шее, пытаясь рассмотреть этого маленького непоседу.
-Мальчик? - уже пригинаясь, точно как она, Костя невзначай обвил своими руками круглые плечи, а нос, сам того не замечая, наполнился еле-еле уловимым запахом женских духов, которые, от волос пробиваясь сквозь голубую шапочку, окончательно свели с ума сознание.
-А-а… - девушка начала тихо смеяться, наконец отправляя на место скользкий инструмент, а салфетка в ее руке принялась стирать гель с выступающего на худом животе бугорка. Тонкий завиток медленно выпал из привычного пучка на висок, а затем так непривычно на самую середину лба, что заставил наконец заметить то малое расстояние между собственной спиной и стоящим позади хирургом. Щеки в момент налились румянцем, а глаза всколыхнулись вверх, но так и не достигли мужчины.
-Девочка, - уже преодолевая подкатывающий к горлу комок, бурю сладких воспоминаний и томящуюся где-то внизу приятную боль, ее фарфоровые пальцы медленно упали на крепкие руки мужчины. Лицо озарила счастливая улыбка; от тех чувств, что вновь загорались внутри неё в этот миг благодаря тягучему тембру, который был наполнен совсем не как в их «последний день» тоской и грустью, а тихим счастьем, глаза сами скрылись под капиллярными веками, оставляя при этом в голове лишь единственную мысль, все пытающуюся вырваться в космос ради исполнения.
«Пусть хотя бы в этот раз будет не так, как в прежние».
-Саш… Какие мы с тобой идиоты, - чуть слышно прошептали уставшие губы. Она в ответ быстро закивала головой, уже не имея никаких шансов сдерживать себя в следующий момент. Бёдра оторвались от мягкой обивки стула, тут же оказываясь в родных и крепких ладонях.
Где-то вдалеке зашумела посреди, на дикую редкость, гробовой тишины приемного отделения каталка. Время перевалило за полночь уже совсем давно, но до рассвета было также далеко, как и до конца их бесконечной истории. Чуткое ухо могло узнать этот звук из тысячи других, сквозь огонь, воду, усталость и сон; от него сердце билось чаще, и все, абсолютно все, что могло бы заставить нормального человека сидеть не месте, уходило в никуда. Перед только что раскрытыми глазами недвижно сопела в обнимку с лавандовой подушкой Марины Тома. Со сна взгляд ещё немного туманился, как и разум, но что-то яро подсказывало - сейчас мне обязательно нужно быть там.
Не потревожив крепкого сна малышки, крепкий мужчина оказался прямиком по ту сторону баррикад. За дверью с табличкой «Нарочинская М.В.» было куда прохладнее, чем внутри помещения, очерчиваемого им, но спокойствия здесь было больше. Яркий свет по-привычке «с непривычки» слепил взгляд, а то самое громыхание уже слышалось в абсолютно противоположной стороне коридора, где обычное приемное отделение перерастало в послеоперационную реанимацию.
Широкие колёса крутились одно за одним в такт шагающим с ними заодно санитарами, а позади устало плёлся Иван Николаевич, завершавший небольшую пешую колонну. Их спины скрылись за стеклянными дверями, а я в этот момент только начал двигаться вперёд, как тогда казалось, навстречу новой жизни, в которой больше не будет того ужаса, который ни на шаг не отступал от нашей «семьи».
