-Ты так сладко спала, что мне было жалко тебя даже будить, - проходя мимо измученной такой жизнью блондинки, широкая ладонь сначала мельком коснулась выпирающих бугров позвоночника; лишь после этого горячие губы уперлись избытком ласки в холодную макушку, оставляя после себя не только взъерошенные волосы, но и лёгкий изгиб улыбки на ее лице, совсем ни для кого незаметный под свисающими вниз локонами.
-Хромов кт посмотрел уже, выписал на завтра тебе направление в отделение, утром поедем сдавать анализы, - этот самый чертов лист отправился на белый стол, и, кажется, его мысли тогда тоже покинули голову. Он сел на тот же самый диван, совсем рядом, а крепкая рука прошлась ласками по острым лопаткам, отправляя все волосы на них, чтобы те не мешали наблюдать за ее эмоциями.
Ее такую напряжённую долго он выдержать не смог, да и не старался. Когда широкая ладонь с небольшим количеством усилий уложила девушку на его крепкие ноги, внутри неё, кажется, переломались напрочь все рёбра; до того стало тяжело женской душе дышать, что на глазах начали проступать слезы и уже не от боли, совсем нет, ни о какой боли здесь речи и не было.
Иметь по собственно натуре заниженную самооценку ей было совсем не в тягость, но вот все то, что валилось на ее плечи вместе с самоунижениями и гноблениями, не оставляло ей выбора, как и сама жизнь - либо ты терпишь, либо нет. Терпеть всегда нравилось больше; нотки сада мазохизма в этом романе имели огромную партию чёрных клавиш фортепьяно. К сожалению, увы и ах, в свои годы он испытала совсем много издевательств судьбы, но абсолютно не могла сопоставить испытанных страданий с тем счастьем, что прямо сейчас смотрело на неё сверху вниз. Ее ладони тут же закрыли лицо, чтобы этих слез вновь никто не видел, чтобы никто не посчитал тебя слабой; чтобы тебе было спокойнее жить дальше.
-Ну зачем это все? - и сдавливающие горло слезы больше не давали ей говорить, переводя льющийся голос в шёпот, еле-еле пробивающийся сквозь крепко сжатые ладони.
-Ты сам потом пожалеешь, что со мной связался, да и я тоже, дура. Господи, мне через неделю-другую будут место на кладбище бронировать, как можно было залететь? Дура, господи, какая дура… - от слез уже было тяжело разбирать ее слова так, как можно было делать это раньше, только он более этого делать не хотел и не собирался. В очередной всхлип, когда сырые ладони с неимоверной силой прижались к мокрым щекам, чёрная тушь потекла вместе со слезами сквозь серую кожу и горький плачь начал перерастать в тихую истерику, больше похожую на нервный срыв, он резко и крепко прижал ее к себе, тут же начиная целовать все без разбора, что попадалось его губам: непослушную чёлку, дрожащие пальцы, судорожные скулы, мокрый нос и исхудавшие щеки.
-Тщщ, Марина, Марина, Мариночка, - непонятно даже для неё самой, тонкие пальцы в одну секунду собрали кожу на жилистой шее, легко пропитанной прежде крепким парфюмом. Прямо на месте пальцев кожа покрылась тонкой сеткой алых капилляров, из которых в следующий миг начала литься алая кровь.
Тогда она сама испугалась себя такой, какой в один миг взглянула в глаза. Всякие звуки со стороны ее нервной системы прекратились, мокрые дорожки продолжали литься по щекам, а под короткими ногтями остались следы ещё тёплой кожи, что несколько секунд назад была ещё неотъемлемой частью ее самого любимого человека. Нотка ужаса промелькнула в голубых глазах, и она сама тут же встрепенулась, поднимаясь с дивана и начиная судорожно метаться из стороны в сторону в поисках хоть каких-то медикаментов.
Он снова долго не смог этого выдержать. В один прекрасный миг, когда ворот хирургички уже почти был измазан кровью, он поднялся с места, подходя сзади к трясущейся девушке, которая что-то усердно искала в пустых ящиках стола. Снова его руки решили все проблемы, крепко прижимая ее к своей груди.
-Поехали домой, тебе надо отдохнуть…
Все более-менее встало на свои места, когда пылающая карамельным запахом девушка в махровом халате и с белым полотенцем на волосах сидела в углу у круглого стола большой кухни, все также молча упираясь загипнотизированным взглядом вглубь комнаты. Перед глазами от неутихающей боли начала уже появляться мутная белая плёнка, загоняющая в туман все на свете. А ведь вокруг неё пахло тушеным мясом и рисом, и все это совсем скоро оказалось прямо перед ней на белоснежной тарелке, рядом с полной кружкой цветочного зеленого чая с лимоном. В ее же мыслях уже не было ничего, кроме желания крепко перетянуть руку жгутом и ввести очередную порцию обезболивавшего в кровь, чтобы вновь сознание стало на место. Она представляла, как приятная безнадежность касается болевых рецепторов, как сон медленно отступает и, даже то, как ощущается неприятный привкус свинца во рту. На долю секунды это заставляло боль стихнуть, но после этого все начиналось заново. Если этот ад - только цветочки, то ей не хотелось дальше уже ничего, ведь каждый день, каждый час, каждую секунду… каждый вдох иметь рядом такую боль были нацистской пыткой. Он тоже был рядом, вот, по левую сторону от неё держал в руках вилку, чтобы попытаться сейчас накормить вечноправую девушку.
-Марин, надо покушать.
-Вколи мне чего-нибудь, пожалуйста, чтобы я быстрее умерла… Если так будет дальше, я дальше не хочу, - под сведёнными судорогой пальцами снова оказалась его рука, что чуть выше запястья была с огромной силой сжата женской рукой.
-Сжимай мою руку так, как тебе больно, а если этого не хватит, то можешь кричать. Колоть я тебе ничего не буду, - он легко сжал губы, когда под худой ладонью кожа начала синеть, приобретая почти такой же цвет, который имели выпирающие костяшки.
-Какая же ты сволочь, - от доли уже сжимая зубы, слова удавалось только цедить языком в пространство вокруг себя, от чего, на странность, ей становилось легче.
Такими темпами ужин быстро остыл, а женское тело уже лежало в постеле, кажется вновь начиная ощущать сильнее все то, что рвалось внутри неё на куски. Мужская ладонь уже от боли начала сводиться судорогой, которая медленно распространялась на всю руку. Его губы давно были белы и почти до крови искусаны, но ничего этого он не показывал просто потому, что знал - ей сейчас в тысячи раз хуже. Вместо каких-либо болеутоляющих, он сидел прямо напротив неё, часто поправлял покрывало на беспокойном теле, нежно поглаживал шёлковые волосы и все пытался начать разговор, только не знал, с чего это будет сделать безболезненнее.
-Мне Тамара сегодня днём звонила, спрашивала про тебя. Она уже планирует, куда мы пойдём вместе, когда она приедет. В последнее время она так часто интересуется тобой, что мне кажется, прилетает она не ко мне, а к тебе, - тихая усмешка в конце попыталась разрядить обстановку, а от его голоса ей, будто, правда, стало на сотую долю процента легче. Она медленно раскрыла глаза, в темноте отыскав наконец его грозный силуэт на фоне ярко-красного московского окна. Какой он, все-таки, красивый. Только это было лишь отражением его физической любви. Будь с ним рядом не такая, как я, он бы был самым счастливым на свете; быстрее бы перестать ему портить собой жизнь…
-Она там какой-то подарок тебе сделала. Знаешь, мне все уши прожужжала с расспросами какие цвета тебе нравятся, какие запахи любишь, какие конфеты, а ее дедушка взял и все мне раньше времени рассказал. А я тебе не скажу, вот она прилетит и сама все тебе… подарит.
-Если я не откинусь до того момента… - шипеть через силу было трудно, но по-другому невозможно. Выбирая из двух зол меньшее, она легонько начала тянуть мужскую руку на себя, все пытаясь сильнее сжать ее, но дальше было уже некуда.
-Ляг со мной, пожалуйста, - при свете уличных домов ее глаза вдруг стали сиять ярким огнём, заставляя осветиться таким жаром все вокруг, а у меня… Шансов не повиноваться ей у меня было в десять раз меньше, чем ноль.
От того я совсем медленно, чтобы не доставить ей лишь большей боли, осторожно оказался на соседней половине постели. Так ее зрачки стали сиять ещё больше, и, замечая это, я был готов терпеть такую больше столько, сколько ей будет нужно. Свободная ладонь ласково убрала ещё сырую, но выпавшую прямо на нос прядку за ухо, чтобы та не мешала. На моих губах появилась, несмотря на все неудобства.
