По крутой лестнице дети спустились в сад. Анна сразу пошла к гамаку и села на подушки, положив на колени куклу.

– Красивая кукла? – спросила она.

– Нет, – ответил Аристакес.

Она фыркнула.

– Ты ничего не понимаешь в женщинах.

– А вот и понимаю! – убежденно сказал Арис, но Анна пожала плечами, не желая, очевидно, знать, что именно Арис понимает в женщинах.

Потом стемнело, и на веранде зажгли свет. На небе одна за другой появлялись звезды. Мама Ариса и мама Анны о чем-то тихо беседовали, а папы, выпив кроме чая еще кое-чего, спорили, не соглашаясь друг с другом. Анна сидела в гамаке, Арис раскачивал ее, стоя под яблоней. Она говорила, что они недавно купили эту дачу и теперь каждое лето будут приезжать сюда, в Кармрашен. Аристакес отвечал, что они уже давно каждое лето приезжают в этот дачный поселок.

– Нашу дачу построил мой дед. Аршак-папи!

Анна смотрела на звезды. Аристакес – то на звезды, то на нее. На траве под гамаком, закрыв пластмассовые глаза, спала кукла в красном платьице… Аристакес вдруг сообщил, что перешел в пятый класс и ему уже десять лет! Она посмотрела на него и сказала, что тоже перешла в пятый. Опять возникла пауза. Потом послышались шаги родителей. Ашхен позвала сына: пора было уходить. Аристакес услышал пьяный голос отца Анны:

– Вы посмотрите! Это что-то из русской классики. Дама сидит в гамаке, кавалер раскачивает ее, и они говорят, вероятно, о любви! – Он был учителем русской литературы и работал в одной из дзоркских школ.

Ему ответил такой же пьяный голос отца Аристакеса:

– Да, что-то чеховское!

– Что ты! Это же Тургенев!..

Попрощавшись, они пошли вдоль дачных заборов по широкой ухабистой тропе. Ашхен с Варданом о чем-то говорили, а Аристакес смотрел на черное небо. Он думал о том, какое оно здесь красивое и как много здесь видно звезд… А может, он думал еще о чем-то, но потом не мог вспомнить о чем: это было слишком давно. Только стал он ждать целый год летних каникул, чтоб приехать в Кармрашен уже не только из-за любимого велосипеда, но еще и из-за глазастой Анны.

Позже Симоняны переехали жить в Ереван, и случилось так, что глазастая Анна пошла в ту же самую школу, куда ходил Аристакес. Ее определили в тот же самый класс. Но в Ереване они не дружили. Так уж выходило, и Аристакес очень переживал по этому поводу. Он так и сказал однажды Ашхен:

– Мама, мне очень плохо! – Уже семиклассник Аристакес, вернувшись со школы, чуть было не плакал.

– Отчего тебе так плохо, джанс? – спросила мама.

– Не знаю, но мне очень плохо, – постеснялся он назвать настоящую причину.

Семиклассник Аристакес удалился в свою комнату. Он включил магнитофон и лег на диван лицом вниз. Он лежал так и прокручивал в памяти весь этот день, который ему казался ужасным: половину класса записали в кружок самодеятельности, а его, Ариса – нет. Он подумал, что не надо было ходить в школу в тот день, и ему от этого стало еще хуже.

Потом дверь комнаты отворилась, и вошла мама.

– Тебя кто-то по телефону спрашивает, – сказала она.

– Это Хорен? Или это Гаспар?

– Нет. У твоего друга Гаспара очень звучное имя, скажу я тебе.

– Так это не Гаспар? Не хочу я ни с кем говорить!

– Я же сказала, что нет, джанс. Это не Гаспар. Зачем переспрашивать?

Аристакес пошел в прихожую и взял трубку.

– Здравствуй, Арис. Это Анна. Мне очень и очень плохо, и я одна дома. Давай поговорим немного. Ладно?

– Конечно! Конечно!

Когда Аристакес положил трубку, рядом стояла Ашхен и улыбалась.

– Мама! – Аристакес обнял Ашхен и поцеловал. – Мама! Мне теперь очень хорошо. Очень!

Он был счастлив. Его счастье состояло, может, в том, что он еще не знал, сколько раз ему будет плохо в течение своей жизни. Но ему это теперь знать не надо было: ему просто было очень и очень хорошо. А потом прошли школьные годы, не оставив ни в сердце, ни в душе ничего такого, что стоило запомнить. Когда же в очередной раз наступил март, засветило солнце, закапало с крыш и в Ереване началась настоящая весна, закончились очередные каникулы. Ученики встречались у входа в школу, радостно бросались друг к другу и рассказывали о том, как провели каникулы. Было шумно, в классе царил хаос, который продолжался до прихода старой учительницы литературы Нелли. Когда она вошла, все угомонились и расселись по своим местам.

Одна красивая большеглазая девушка села у окна, а один очень красивый парень – у противоположной стены, тоже, как она, на последней парте. И что-то между ними случилось, чего они и представить себе не могли. Они учились в одном классе уже несколько лет, но совсем не знали друг друга, и вот то, чего не происходило за все эти годы, произошло за десять дней каникул. И вот она сидела у окна, он у стены, а учительница рассказывала о каком-то поэте, рассказывала весь урок.

Когда занятия кончились, девушка и парень пошли домой вместе, потому что им было по пути – но не только поэтому. Учительница же подумала, что стоит завтра посадить их за одну парту. Вот только будет ли это педагогично? Девушкой и парнем были Анна и Аристакес.

В году 1988-м весна в Ереван пришла рано. С середины февраля стало настолько тепло, что снег, выпавший еще в начале января и потом замерзший, растаял. Зашумели водосточные трубы, и солнце отражалось в бесчисленных больших и малых лужах. Ереван с первых же дней оттепели оживился и, казалось, с улыбкой вбирал в себя солнечное тепло.

Воздух стал прозрачен, и подул легкий, сухой ветер, которого не надо было бояться и с ужасом ждать: вот опять задует!..

И по улице можно было ходить, не торопясь, высоко подняв голову и распрямив плечи. И душу наполняла радость: неужели весна? Боже, неужели зима кончилась?! Хотя тогда еще не было страшных зим.

Нельзя было усидеть дома, и нужно было выйти на улицу и бродить, бродить бесцельно, бессмысленно по улицам города.

Приятно было дышать теплым воздухом весны, в котором ощущалась сухость и какой-то странный аромат несуществующих цветов, пахнущих давними воспоминаниями детства, состоящими преимущественно из смеси каких-то лекарств (заболеваешь обычно весной, в марте), запахом маминых пирожков с картошкой и еще запахом магнитной ленты бобинных кассет, которых уже давно не было, – этот запах остался в детстве.

И много было в душе тогда, в тот год, когда весна наступила рано. Была музыка, отрывающая тебя от земли. Музыка, похожая на одну из фортепьянных сонат Бетховена, смешанная с квартетами Моцарта. Но Бетховен еще не слышался явственно. Для Бетховена был уготовлен мятежный март. Тогда же, в ту раннюю февральскую весну, слышался вечно молодой Моцарт. «Мой нежный Моцарт», – как однажды сказал папаша Гайдн…

И тогда началось нечто, тоже своего рода иллюзия, только теперь уже иллюзия второй половины 80-х годов, которая разлетелась на тысячи маленьких осколков. И тысячи были на улицах Еревана. И тысячи добились своего, хотя и были разочарованы чем-то, и разочарование лишило энергии эту тысячу, и у тысячи опустились руки. И долго, очень долго она не могла поднять их… Потому что была война.

В последний день 1990 года Вардан и Ашхен поехали к друзьям встречать Новый год, взяв с собой младшего сына Аршо. Аристакес сказал, что останется дома и к нему в гости придут Хорен и Гаспар. Это было тем декабрем, когда так сильно пахло весной. Да и казалось, что уже наступила весна, как бы невероятно это ни было.

Вот так! Однажды в Ереване в декабре наступила весна. Было так тепло, что люди ходили в легких куртках и пиджаках вместо тяжелых шуб и пальто. С крыш капало, весь снег растаял, и улицы быстро высохли. Люди очень удивлялись этому и часто поднимали голову посмотреть, настоящее ли это солнце или их обманули, но солнце было настоящим, и оно светило, как в апреле. Все время дул сухой ветер, и деревья раскачивали ветвями, словно проверяя, действительно ли так тепло или это им кажется, но, решив, что все-таки это весна, успокоились, и на их ветках стали появляться почки, даже птицы прилетели с юга, чтобы посмотреть, что же происходит в этом городе.