Однако этот приезд на родину омрачился кончиной единственного брата российской императрицы, великого герцога Карла, которому исполнилось всего лишь тридцать три года... Он оставил трёх малолетних дочерей. Баденский престол занял дядя скончавшегося, родной брат маркграфини Амалии. Хотя Елизавета Алексеевна никогда не была особенно близка со своим братом, да и простить его брак с Софией Богарне во время могущества Наполеона не могла, в чём ему не раз откровенно признавалась, но болезнь и кончина великого герцога на неё сильно подействовали. Да и матушка была в страшном унынии. Так что атмосфера на родине была угнетающей и не могла благотворно действовать на израненную душу императрицы. Её вскоре вновь потянуло в Россию, страну, где прошла её жизнь, где пережила она радости и горести, где повелевал человек, которому она предана всей душой и разлука с которым всегда была для неё тягостной.

В начале января Елизавета Алексеевна, простившись с родными, выехала из Бадена (в него она больше уже никогда не вернётся). Решила она ехать через Штутгарт, чтобы навестить сестру своего мужа Екатерину, вюртембергскую королеву. Но навстречу был выслан гонец с письмом от короля с просьбой не заезжать в Штутгарт. Причину ей не сообщили, и, лишь прибыв в Россию, Елизавета узнала о скоропостижной смерти своей золовки буквально за несколько часов до её возможного визита. В царской семье был траур. Внезапная смерть любимой сестры потрясла и императора Александра I. Его супруга, как могла, старалась находить слова утешения.

Возвратившись в Петербург, императрица продолжала вести замкнутую жизнь, редко появлялась на церемониях, по возможности уклонялась от визитов и лишь изредка совершала поездки по загородным дворцам для посещения своей свекрови. А вот благотворительными делами она продолжала заниматься. По её инициативе была открыта лавка для сбыта предметов рукоделия воспитанниц Сиротского училища и работ, приносимых бедными. К сиротам государыня проявляла особое милосердие, выделяла свои личные деньги для нужд Сиротского училища, заботилась о судьбе его выпускниц. На её средства были созданы ещё несколько заведений, причём свои благодеяния она творила как бы тайком, избегая всяких церемоний и наружного блеска. В помощники себе Елизавета Алексеевна выбрала несколько человек, пользующихся её полным доверием.

Как известно, женское воспитание было сосредоточено в руках императрицы Марии Фёдоровны, которая энергично и умело вела это дело. Об этом было всем хорошо известно. А о благодеяниях супруги Александра I стало известно фактически лишь после её смерти, в основном благодаря тем сотрудникам, которые помогали ей при жизни. Мало кто знал о её щедрости, хотя не было ни одного благотворительного заведения, учреждённого в царствование Александра I, в которое бы Елизавета Алексеевна не вкладывала свои денежные средства.

С деньгами, которые ей выделялись ежегодно на собственные нужды, она обращалась весьма скромно: согласилась лишь на 200 000 вместо положенного ей как императрице одного миллиона, заявив, что Россия имеет много других расходов. На свои туалеты она тратила значительно меньше, чем ей предназначалось. Вкусы её были просты. Она никогда не требовала каких-то особых вещей для убранства своих комнат, не приказывала даже приносить цветы, которые очень любила. Денег в Карлсруэ не посылала, ограничивалась лишь редкими и недорогими подарками.

Граф Фёдор Толстой, тогда ещё начинающий художник, так вспоминал о своей встрече с императрицей, которая состоялась летом 1820 года в Царском Селе по желанию самой государыни:

«...Я имел счастье представиться её величеству. Введённый в кабинет государыни её секретарём Лонгиновым, я был поражён как простотой её туалета, так и обстановкой кабинета. На Елизавете Алексеевне было простенькое без всякого украшения платье обыкновенной летней материи с накинутой на шею и плечи белой батистовой косынкой, заколотой на груди простой булавкой. Кабинет императрицы был без всяких излишних украшений и роскоши, устроенный не для показа, а для настоящих занятий... Императрица долго говорила со мной, расспрашивала о моих родителях, о моём детстве и очень подробно о том, как я сделался художником...»

Елизавета Алексеевна постоянно оказывала покровительство молодым художникам. Некоторых русских живописцев она за свой счёт посылала в Италию, беря их полностью на своё обеспечение. Карамзин посвятил государыне императрице, ставшей его другом, следующие строки:

Начались двадцатые годы, настроение Елизаветы Алексеевны всё чаще было грустным. В 1821 году скончалась в Париже от рака давнишняя её приятельница графиня Головина, а два года спустя ушла из жизни её старшая сестра, принцесса Амалия, много лет прожившая вместе с ней в России. Сообщая об этом графине Протасовой, находившейся на водах в Германии, императрица написала: «Вы хорошо знали её, Вы видели нас вместе, никто лучше Вас не знает, чем она была для меня в течение долгих лет...» Это было её последнее письмо графине.

«От цветка — запах, от жизни грусть; к вечеру запах цветов сильнее, и к старости жизнь грустнее», — писала Елизавета Алексеевна в своём дневнике, именно так воспринимая своё земное существование. Её тянуло к супругу, и она старалась всячески делать ему приятное. Александр I был в частых разъездах, но, когда он возвращался в Петербург, она использовала любую возможность, чтобы быть с ним вместе, словно предчувствуя приближавшуюся разлуку на вечные времена.

Преодолевая своё нежелание, Елизавета Алексеевна стала бывать с ним даже на бесконечных церемониях и парадах, которые ненавидела. Император отнёсся к этому благодарно. Его внимание к супруге заметно усилилось, и он сам стал уделять ей больше времени. После многолетнего отчуждения Александр I вновь стал постепенно сближаться с женой.

В январе 1822 года Елизавета Алексеевна писала матери:

«В это время года в моей квартире очень холодно, тем более, что она отделена от апартаментов императора ещё более холодными залами, поэтому он заставил меня, обратившись к моему чувству, занять часть его апартаментов, устраиваться в трёх комнатах, убранных с изысканной элегантностью. Было умилительно следить за борьбой двух наших прекрасных душ, пока я не согласилась принять эту жертву. На следующий день, от обеда до поздней ночи, я каталась на санях с императором. Потом он захотел, чтобы я расположилась в его кабинете, пока он занимался там своими делами».

Казалось бы, наступил просвет в жизни баденской принцессы. Ведь главным для неё в этой жизни были нежный взгляд и ласковое слово супруга. Иногда они пили вместе чай, играли в шашки, говорили о каких-либо незначительных событиях при дворе. У Елизаветы Алексеевны был особый дар рассказывать, поэтому император, который из-за государственных дел не имел времени читать, был обязан ей сведениями обо всём, что происходило в свете интересного. Правда, вопросы политики ими никогда не обсуждались. Так уж сложилось в их отношениях. Говорили между собой они обычно на французском языке.

Летние месяцы 1823 года супруги провели вместе. Привязанность Елизаветы Алексеевны к мужу становилась всё крепче. Все её помыслы отныне обращались только к нему. Но начались болезни. Появились сердечные припадки и общая слабость всего организма. Прогулки пешком стали её утомлять, а езда верхом врачами не одобрялась. Своим плохим самочувствием Елизавета, однако, была мало озабочена, лекарствам не доверяла, не обращала внимания на предупреждения врачей. О поездке для лечения за границу, на которой стал настаивать доктор, она и думать не хотела.

В январе 1824 года у императора началось рожистое воспаление ноги: высокая температура, головная боль, тошнота. Ужасно болела нога — несколько месяцев назад во время манёвров её сильно ударила лошадь. Несколько дней у государя не могли сбить температуру, врачи стали бояться за его жизнь. Елизавета Алексеевна почти всё время проводила у постели больного, самоотверженно ухаживала за ним. Она собственноручно сделала для него подушку своего изобретения, чтобы ему было удобно спать сидя — это облегчало головные боли, которые страшно мучили Александра.