К сожалению, встретиться Елизавете Алексеевне с этой удивительной женщиной больше не пришлось. В июле 1810 года королева Луиза умерла от скоротечной чахотки тридцати четырёх лет от роду.

Во время пребывания прусской королевской четы в российской столице был практически решён вопрос о женитьбе младшего брата Александра I великого князя Николая Павловича (которому к тому времени исполнилось лишь двенадцать лет) на принцессе Шарлотте Каролине, старшей дочери Луизы. Однако бракосочетание должно было состояться лишь через восемь лет, так как императрица Мария Фёдоровна считала, что её младшие сыновья не должны жениться раньше девятнадцати лет. Этот план впоследствии будет претворён в жизнь, но сама королева Пруссии не доживёт до того дня, когда её дочь будет называться великой княгиней Александрой Фёдоровной, а затем станет русской императрицей.

В 1809 году была отпразднована свадьба великой княгини Екатерины Павловны, любимой сестры императора, с герцогом Ольденбургским. Жить молодые остались в России — так пожелала вдовствующая императрица. Отношения между Елизаветой Алексеевной и сестрой её супруга не были дружественными. Причин для этого было немало: различие в характерах и помышлениях, влияние на свою дочь императрицы Марии Фёдоровны, которая нередко критиковала свою невестку, да и явное расположение к сестре самого императора, находившего возможным именно с ней обсуждать государственные планы и проблемы. А Екатерина Павловна имела какой-то особый талант всем интересоваться, а порой и вмешиваться в дела политики.

Между тем супруге императора невесело жилось. Мария Нарышкина полностью овладела сердцем Александра I. Елизавета Алексеевна продолжала оплакивать своих дочерей, всё более уединяясь от родственников и общества. Она как бы нарочно старалась не замечать неверности супруга, молча покоряясь судьбе. Горячо любя своего Александра, она твёрдо продолжала верить в грядущие лучшие дни, не роптала и старалась своим неудовольствием не раздражать мужа. Одной только матери российская императрица иногда жаловалась на свою участь отвергнутой жены. Но, когда та советовала протестовать, продолжала безмолвствовать.

К Нарышкиной у Елизаветы отношение было однозначно отрицательным, но у Александра было иное мнение: «Чтобы любить женщину, надо немного её презирать. А свою жену я слишком уважаю, чтобы любить. Поэтому считаю её своей сестрой и любовь между нами чисто платонической».

Могла ли глубокая натура принцессы из Бадена смириться с этим? Нет! Она лишь страдала, и страдала молча...

Часто Елизавета Алексеевна посещала кладбище, чтобы, как она выражалась, навестить своих малюток. Рядом с её дочками был похоронен некто Алексей Охотников, гвардейский офицер, который при жизни не скрывал своей любви к императрице, боготворя её как женщину. Взаимности он не получил, да это было и невозможно, так как предметом любви немецкой принцессы был лишь её супруг. Зимой 1807 года при выходе из оперы Охотникова заколол кинжалом какой-то неизвестный. В своём дневнике Елизавета написала: «Когда я в последний раз пришла к нему перед смертью, он сказал мне: «Я умираю счастливый, но дайте мне что-нибудь на память». Я отрезала и дала ему прядь волос, он велел положить её в гроб. Она и теперь там. Пусть Бог меня накажет — я не раскаиваюсь и не отниму того, что дала». И ещё одна запись: «Зачем не полюбила Алёшу? Зачем он убит? »

На могиле Охотникова была надпись: «Кавалергардского полку штаб-ротмистр Алексей Охотников, умер 30 января 1807 года на двадцать шестом году от рождения».

«Никто никогда не узнает, что скрыто для меня под этой надписью», — записала Елизавета в дневнике, который вела с первого дня приезда в Россию и хранила во всегда запертой шкатулке.

Писала Елизавета на французском языке, изредка включая отдельные немецкие и русские фразы. Этот дневник был истинным отражением её души и мыслей. На многие явления жизни она смотрела философски, но побороть в себе грусть не могла до самой смерти.

«Я жертвовала государю всем, как в малом, так и в большом... Я смешивала покорность ему с покорностью Богу, и это была моя религия... О Господи, ты меня создал такой. Я ничего не могу, ничего не хочу, ничего не знаю — я только люблю».

Главной целью Елизаветы Алексеевны было не раздражать Александра, дать ему полную свободу во всём.

Из рассказов матери Елизавета знала, что вступление её в жизнь свершилось в трудных родах, словно «сомневалась, принять ли жизнь, как будто знала заранее, что жизнь моя будет наполнена грустью».

В начале 1810 года младшая дочь императора Александра I от Марии Нарышкиной, Зинаида, тяжело заболела. Надежд на её выздоровление не было: девочка вскоре умерла. Елизавета выполняла роль утешительницы, зная, как тяжело её супруг переживает потерю ребёнка. И, как всегда в трудные для себя минуты, император нуждался в близости и поддержке жены.

«Говорят, ночная кукушка дневную перекукует. Я всегда была для него ночной, но не умела перекуковатъ дневных. Я — зловещая птица: если я близко — значит, худо ему; ему худо, а мне хорошо; чем хуже ему, тем лучше мне. Надо, чтобы он был в болезни, в несчастий, в опасности, чтобы я была с ним».

Не раз Елизавета задаёт себе вопрос: «Зачем я всю жизнь люблю человека, который не любит меня?»

О не сложившейся семейной жизни своего старшего сына, естественно, знала императрица-мать. Однако она считала, что в этом виноваты оба супруга. Чтобы прервать связь Александра с красавицей полькой, у Елизаветы было, по мнению Марии, достаточно средств.

«Помешали ей в этом лишь её излишняя гордость и отсутствие самоуверенности. Если бы она очень захотела вновь привлечь к себе государя, то могла бы это сделать, избавив тем самым себя от излишних страданий... Вот что значит женить детей, — повторяла она не раз. — Если бы император и императрица сочетались браком в двадцать лет, они были бы счастливы».

А узнав о болезни внебрачной дочери сына, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна очень ему сочувствовала. «Хотя связь Александра с Нарышкиной и достойна порицания, — заявляла она, — но нельзя хулить государя за привязанность его к своим детям, и, напротив, было бы дурно, если бы этой привязанности не было, так как тогда связь имела бы нечто животное».

Это была извечная проблема в отношениях между свекровью и невесткой. Первая обычно защищает своего сына и упрекает во всех бедах семейной жизни его жену. Так уж повелось в жизни.

В результате всех нервных потрясений Елизавета Алексеевна стала чувствовать себя плохо. Одно недомогание сменялось другим. Летом по совету врачей она выехала в Плен, живописный немецкий городок, расположенный в окружении нескольких озёр. Там она обрела некоторое душевное спокойствие, перемена обстановки пошла явно на пользу. В Петербург императрица вернулась приободрённой, здоровье её улучшилось.

Следующий год прошёл тихо и мирно для баденской принцессы. С ролью отвергнутой жены она постепенно свыклась, да и хотела ли она отвлечь супруга от чар Нарышкиной, полностью овладевшей его сердцем? Едва ли. Она просто подчинилась участи быть жертвой безжалостного рока и незаслуженного забвения.

А что же сама Мария Нарышкина? Как свидетельствуют современники, она никогда глубоко не ощущала ни любви императора, ни своего собственного двусмысленного положения. Её супруга, князя Дмитрия Нарышкина, казалось, не смущала ни роль наложницы его жены, которую та дерзко играла, пользуясь обожанием государя, ни скрытая недоброжелательность к ней в петербургском свете. Уже после разрыва с императором Мария Антоновна длительное время находилась за границей и лишь в начале 1830 года вернулась в Петербург. Бывшая фаворитка императора Александра I вновь демонстративно появлялась на всех придворных торжествах, часто принимала у себя в доме гостей. «Не понимаю, — написала в своём дневнике графиня Финкельмон, — после того, как она прошла через всё это, после того, когда от её молодости и красоты не осталось и следа, когда нет и дочери, которую следует ввести в общество, и после многолетнего отсутствия в нём, — какой интерес, какая сила влечёт её во дворец с его новым двором и в этот вихрь нового общества, в котором она не может встретить ничего, кроме любопытных взглядов!»