А на следующее утро после кончины дочери Елизавете Алексеевне пришло известие о смерти её младшей сестры Марии, герцогини Брауншвейгской. Александр I решил сообщить об этом своей супруге. Новое несчастье, как бы сильно оно ни было, не будет столь заметно для матери, сердце которой буквально разрывалось на части от горя. Отчаяние, разочарование и желание полного забвения — вот что наполняло её душу.
Отношение Александра I к супруге оставалось по-прежнему бесстрастным, их сближал теперь лишь придворный этикет. На официальных собраниях при дворе они бывали вместе, иногда вместе обедали, дружелюбно беседовали, но в беседах этих не было ни сердечной теплоты, ни прежней искренности. Елизавета похудела, лицо её поблекло, красота померкла, только глаза всё ещё сохраняли кроткое очаровательное выражение. Никогда она не чувствовала так своего одиночества. Любимым её занятием стало отныне посещение могил своих малюток в Невской лавре. Там она могла горькими слезами безутешной матери несколько облегчить своё исстрадавшееся сердце.
В Европе в это время хозяйничал Наполеон Бонапарт. Пруссия, истоптанная сапогами французских солдат, с надеждой обращала свои взоры на Александра I, своего верного союзника и защитника. Но к сожалению, и ему в Тильзите, куда он прибыл для переговоров с французским императором, не удалось спасти дружественную России Пруссию от позорного мира. Не помогли ходатайства перед Наполеоном и самой прусской королевы Луизы, которая попыталась попросить у надменного завоевателя о некотором снисхождении к её разорённой стране. Наполеон не услышал просьбы прусской патриотки. Как бы вознаграждая за холодность французского завоевателя, Александр I оказывал королеве Луизе в Тильзите истинно рыцарское внимание, их связала сердечная дружба и взаимная симпатия. По кулуарам светских домов Петербурга пополз шёпот о преклонении российского императора перед красотой Луизы. Нарышкина едва скрывала своё бешенство. Елизавета же в своих переживаниях из-за потери дочери вообще не в силах была реагировать на мелочные сплетни.
К Рождеству 1808 года их прусские величества по приглашению императора Александра I прибыли в Петербург. Российская столица встретила великолепную Луизу и её супруга колокольным звоном во всех церквях города. Государь и его сёстры, великие княгини Екатерина и Анна, выехали навстречу высоким гостям. Елизавета Алексеевна и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна ожидали наверху великолепной дворцовой лестницы. В воспоминаниях графини Блудовой, написанных со слов своей близкой родственницы, присутствовавшей при встрече прусской королевской четы, говорится: «Из кареты вышла королева Луиза. Государь подал ей руку, и они с королём вместе вошли на лестницу. Королева была во всём блеске своей молодой необыкновенной красоты: ослепительная белизна и свежесть её лица выступали ещё ярче на тёмном фоне синей бархатной шубы на собольем меху — подарок Александра I. Ласковым взглядом и приветливым склонением головы отвечала она на поклоны ожидавших её придворных... Для королевской четы были приготовлены комнаты в Эрмитаже. Они были отделаны роскошно. Комоды были наполнены дорогими подарками: бархатные и шёлковые одежды, подбитые мехом, турецкие шали, сибирские камни в бриллиантовой отделке... Гостеприимство истинно царское, со всей утончённостью приёмов европейских и почти сказочной роскошью азиатской...»
На следующий день королеве представлялись все «ко двору имеющие приезд». Королева Луиза, украшенная золотом и бриллиантами, была ещё более ослепительна своей юной царственной красотой, чем нарядом: прекрасный стан, нежный оттенок белокурых волос, светлый взгляд голубых глаз, грация и достоинство, ей свойственные. «Красавица из красавиц! Ей нет соперницы, кажется, во всём мире», — поговаривали в нарядной раззолоченной толпе. Все дамы постарались быть одетыми в этот день особенно богато: бархат, парча, золотое шитьё, жемчуг, бриллианты, драгоценные камни пестрели всюду.
Вдруг подошла поклониться королеве другая знаменитая красавица того времени — Мария Антоновна Нарышкина. Такая же ослепительная свежесть, такая же безукоризненность форм, такие же тонкие черты, только тёмные волосы и простота наряда: вся в белом, ни золота, ни бриллиантов, никаких дорогих украшений, на голове простой венок из васильков. Королева невольно выпрямилась, и несколько секунд обе молча смотрели друг на друга. Решительно нельзя было сказать, кто лучше. Умная уловка Нарышкиной была верхом искусства кокетки. Это презрение ко всяким украшениям было высшим торжеством красоты. Их в то время считали соперницами не только как знаменитых красавиц, но и в отношении к государю. «Хотя, конечно, никто не думал упрекнуть королеву в легкомыслии и кокетстве, — пишет далее графиня, — но знали, как восторженно государь поклонялся её великим качествам, её возвышенному настроению духа, её геройской инициативе и терпению, и многие были уверены, что государь в неё влюблён».
Программа различных увеселений по случаю визита высоких гостей была весьма обширной: наряду с бесконечными балами, обедами, театральными представлениями состоялось и празднование тридцатилетнего юбилея императрицы Елизаветы Алексеевны, душу которой согрела атмосфера, царившая в дни пребывания в Петербурге милой королевы Луизы.
В день рождения супруги российского императора приглашённые гости сначала присутствовали на традиционном праздновании водосвятия на реке Неве, затем участвовали в катании на санях по заснеженным окрестностям столицы и, наконец, выехали в Царское Село, где состоялся праздничный обед. Королева Луиза, хотя и переживала тяжёлые дни первых месяцев беременности, заражала всех своим весёлым нравом и хорошим настроением. Радостным блеском светились глаза и Елизаветы.
В своих воспоминаниях о визите в Петербург прусская королева очень тепло отзывалась об императрице, проникшейся к ней особой любовью. При прощании она даже не смогла сдержать слёз. «Императрица Елизавета заключила меня в свои объятия и оросила меня своими слезами... Она была сама боль». В лице прусской королевы супруга российского царя нашла настоящую подругу, с которой чисто по-женски могла поделиться своими горестями и волнениями и которая своей сердечностью и теплом сумела несколько растопить лёд в сердце страдающей принцессы.
«Наши гости, — писала Елизавета своей матери, — действительно самые лучшие люди в мире. С большим удовольствием я вновь ощутила истинную сердечность...» Может быть, в отношениях двух женщин сказалась и кровная связь между ними: дед королевы Луизы по матери, Георг Вильгельм Гессен-Дармштадтский, и дед императрицы Елизаветы по матери, Людвиг IX, были братьями.
Полюбившейся ей баденской принцессе королева Луиза в скором времени написала письмо, в котором выразила своё искреннее желание видеть императрицу Елизавету у себя в Берлине. В этот город она вместе с королём надеялась в ближайшее время возвратиться из вынужденной ссылки в Кёнигсберге, где они находились в связи с оккупацией наполеоновскими войсками прусской столицы. Узнав из ответного письма Елизаветы о том, что доктор Штофреген, её лечащий врач, предписал ей немедленно поехать на курорт для лечения, королева написала: «Приезжайте в начале июля... и оставайтесь по крайней мере два месяца у нас. Вы пройдёте курс лечения по методу Штофрегена, а в Шарлоттенбурге у Вас будет возможность соблюдать все его предписания, Вы будете чувствовать себя хорошо и поправите своё здоровье. Добрые пожелания всех почтенных людей принесут Вам счастье... Король и я часто бываем на улице среди людей, которые примут Вас с распростёртыми объятиями».
С императрицей Елизаветой прусская императрица осталась и дальше в дружеской переписке. Когда королевская чета через год после визита в Россию наконец-то вернулась в Берлин, Луиза поспешила поделиться радостью со своей новой подругой. «Слава Богу, что я в Берлине, — пишет она по-французски, а второе предложение уже по-немецки: — Здесь переносится всё значительно лучше».
