На другой день комбриг получил радиограмму, в которой говорилось: «…уделите особое внимание непрерывной разведке и действиям на дорогах, идущих на северо-восток и восток из района Себежа и Опочки». Это было разрешением на наше дальнейшее движение на запад.

Командование гитлеровских войск теперь уже знало, что в их глубоком тылу рейдирует не прорвавшееся крупное соединение Красной Армии, а небольшая партизанская бригада. Фашисты пытались окружить нас регулярными частями и уничтожить. Во второй половине февраля мы ведем тяжелый бой в районе деревни Морозово. В начале марта уклоняемся от невыгодного боя вблизи поселка Скоково. Противник все же навязывает его нам, но бригада смелым броском прорывает кольцо окружения.

Уничтожая в большом количестве гитлеровцев и полицаев, бригада несла относительно малые потери. В феврале погибло двадцать шесть наших бойцов, примерно столько же партизан было ранено. В числе павших в бою был и мой «крестник» — Михаил Утев, лейтенант, которому я дал «путевку» в отряд имени Чкалова.

С патронами совсем худо. 6 марта в отрядах зачитывается приказ комбрига, предупреждающий о строгих мерах взыскания за ненужный расход дорогих для нас боеприпасов. Приказ обязывает всех бойцов вести только прицельный огонь, а командиров отрядов и групп — использовать для подхода к врагу на дистанцию кинжального удара начавшиеся метели.

Обозленные неудачами, фашисты жестоко расправляются с населением деревень, где квартируют наши отряды. Карателям помогают предатели из числа вернувшихся в деревни раскулаченных крестьян, уголовников, пьяниц, хулиганов. Чтобы в какой-то мере обезопасить наш актив от предательства, мы проводим на пути следования сходы жителей, которые выносят постановления, или, как их называли тогда, приговоры. Вот, к примеру, какие обязательства взяли крестьяне деревни Каменка Пустошкинского района:

«1. Всемерно помогать частям Красной Армии и партизанам в их борьбе с фашистами. Давать верные сведения о немцах. Не разглашать никаких сведений о частях Красной Армии и партизанах.

2. Не выполнять немецких приказов. Не ходить на работу для врагов. Не давать фашистам ничего из продуктов и одежды. Не являться на проводимую немцами мобилизацию. Мелкие группы захватчиков уничтожать. От крупных немецких отрядов прятаться.

Не допускать в свою деревню фашистских полицейских, старшин, старост и прочих сволочей, беспощадно уничтожать их.

3. Если кто-либо из граждан нашей деревни явно или тайно окажет помощь захватчикам или их ставленникам, того мы уничтожим, как злейшего врага народа.

За невыполнение данного приговора все граждане нашей деревни несут ответственность по законам военного времени».

Приговор был скреплен двадцатью пятью подписями.

Из района Пустошки бригада повернула к Себежу. Шли ускоренным маршем лесистой местностью по 40–50 километров в сутки. Чтобы ввести противника в заблуждение, Литвиненко направляет один отряд в обход железнодорожной станции Идрица с юга. Получив сведения о силах гитлеровцев в районе старой латвийской границы, 2-я Особая поворачивает в сторону, в направлении города Опочки.

Появление бригады в этих местах было полной неожиданностью для оккупантов и их прислужников. Однажды мы сделали привал минут на двадцать в деревне, километрах в пятнадцати от Опочки. Группа командиров штаба зашла в крайнюю избу. Герман присел к столу и, развернув карту, начал уточнять маршрут. Неожиданно распахнулась дверь, и в хату с независимым видом вошел молодой парень в меховой куртке. Резко спросил:

— Кто здесь старший?

— А вам что угодно? — ответил вопросом на вопрос Литвиненко. — И кто вы?

— Я здесь начальник, ответственный перед властями за порядок в этой местности. Я должен знать, что за люди проходят через деревню.

Комбриг невозмутимо продолжал своеобразный допрос:

— А каким властям вы служите, молодой человек?

— Как каким? У нас власть одна — великого фюрера.

— А хорошо ли вы служите? Что полезного сделали для германской армии?

Предатель решил, что перед ним командир отряда карателей. Не без хвастовства он сообщил, сколько погубил советских патриотов.

Глаза комбрига темнеют, он не выдерживает и гневно кричит:

— Ах ты подлюга проклятая! Пенкин, взять негодяя и расстрелять!

Фашистский холуй бледнеет, превращается в жалкого, плачущего хлюпика. Его уводят. На дворе раздается ружейный выстрел.

В конце марта 1942 года Литвиненко получил приказ вывести бригаду в советский тыл. Имея всего лишь по нескольку патронов на бойца, отряды наши теперь избегали стычек с неприятелем. Пробирались мы лесными глухими тропами. В первых числах апреля без единого выстрела миновали передний край немецкой обороны и очутились в одной из прифронтовых деревень северо-восточнее Насвы.

ЗА ГОРОД ЛЕНИНА

Еще неделю назад мы негодовали на ранний приход весны. На наших плечах были промокшие полушубки, а на ногах у большинства бойцов — валенки.

Зато сейчас, отведенные от линии фронта на отдых, мы радовались всему: и весне, и хорошим вестям с фронта. Читали запоем газеты, и старые, и новые. Правда, многие из нас переоценивали тогда успехи первых наступательных операций наших войск. Как-то перед совещанием один из политотдельцев, прочтя в сводке Совинформбюро о частной операции на Северо-Западном фронте, воскликнул:

— Ну, теперь наши из-под Великих Лук так двинут, что в один момент весь маршрут бригады пройдут.

Герман повернулся к говорившему и зло спросил:

— А вам, товарищ политрук, этот маршрут легким показался?

Комиссар поддержал политотдельца:

— А что. Возьмут и рванут к самой Латвии.

Александр Викторович уже спокойно, но с твердой убежденностью возразил:

— Нет, товарищ комиссар, не рванут. Нам еще в этих местах об обороне думать следует. Хватит того, что до войны кое-кто из нашего начальства «ура» прокричал на добрых пять лет вперед…

Стояли наши отряды тогда в деревне Большое Гвоздово… Под вечер 16 мая я возвращался из соседнего села, где проводил с жителями беседу о военном и международном положении страны. На окраине деревни неожиданно встретил Германа:

— А я вас поджидаю, Михаил Леонидович.

— Ну что ж, тогда, как говорил Литвиненко, потопаем до хаты, — немного удивившись, пригласил я.

В избе Александр Викторович вынул из планшетки тетрадочный лист бумаги и протянул его мне:

— Вот возьмите.

На листке твердым почерком было написано:

«В партийное бюро ядра 2-й Особом партизанской бригады СЗФ.

Заявление.

Прошу партийное бюро ядра 2-й Особой партизанской бригады принять меня в члены ВКП(б).

Герман».

Читаю заявление, а краем глаза вижу — волнуется наш разведчик, как школьник, то ремень командирский поправит, то до портупеи дотронется.

— А как с рекомендациями, Александр Викторович?

— Есть две, а третью, — Герман смущенно улыбнулся, — хочу просить у вас.

Ни слова не говоря, я сел за стол и написал рекомендацию. Помнится, в ней была дана ему такая характеристика: «…Командир с большой силой воли, энергичный, умело руководит боевыми операциями…»

Кроме меня Германа в члены партии рекомендовали два наших чкаловца — Иван Иванович Сергунин и Павел Акимович Кумриди, член ВКП(б) с 1929 года.

Поблагодарив за рекомендацию, Герман ушел, а я еще долго стоял у окна и думал: сколь велика притягательная сила ленинских идей, если в партию вступают в такие тяжелые для Родины дни. Когда осенью 1941 года 2-я Особая уходила в рейд, в ее рядах насчитывалось восемнадцать членов и тринадцать кандидатов ВКП(б). Весной 1942 года каждый шестой боец бригады был коммунистом.

На следующий день состоялось партийное собрание штаба. Проголосовали за прием Германа в партию единогласно. Председательствующий объявил: