Действовали партизаны отважно. Политрук Степан Панцевич под сильным огнем неприятеля подобрался вплотную к казарме и метнул гранату в окно. У комсомольца Семена Пупышева кончились патроны. Не назад к товарищам, а вперед пополз смельчак. Через пять минут он уже вел огонь с нового рубежа из оружия убитого гитлеровца.

На Маево наступали основные силы бригады. Остановились в деревне в полутора километрах от железной дороги. Один из отрядов, развернувшись в цепь, широким полукругом начал обходить станцию. Остальных бойцов комбриг держал в боевой готовности у крайних домов деревни. Мы стояли на пригорке и ждали…

Минут через двадцать глухо, очевидно за крутой железнодорожной насыпью, ухнул взрыв.

— Противотанковая, — определил Герман.

И сразу же кустарник у полотна железной дороги засверкал десятками выстрелов.

Степан Панцевич, отличившийся при налете на разъезд Выдумка.

Слышны новые и новые взрывы.

— Здорово ребята орудуют гранатами.

Это говорит Герман.

Но Литвиненко недовольно хмыкает. По звукам боя он, видимо, чувствует что-то неладное. И действительно, связные скоро докладывают, что отряд залег. Сильный отсекающий огонь ведет немецкий бронепоезд. Комбриг дает приказ об отходе.

— Ничего, хлопцы, не тужите, — говорит он бойцам, которых так и не ввел в бой, — в другой раз отличитесь. Нельзя лезть на рожон.

Наш командир большая умница и оптимист. Раз на дневном марше где-то впереди вспыхнула перестрелка. Бригада остановилась, а отряд, бывший в авангарде, развернулся и вступил в схватку с гитлеровцами. К Литвиненко подбегает связной. Задыхаясь от бега, он докладывает:

— Товарищ комбриг! Там… немцы.

— Что там? — как будто не расслышав, переспрашивает Литвиненко.

— Фашисты. И много.

— Ах, фашисты. А я думал что-то страшное у вас стряслось. А фашистов бить надо. Беги-ка назад и скажи об этом командиру.

Сказал и лукаво смеется.

Связной убежал, а комбриг отдает приказ группе автоматчиков занять оборону для прикрытия отхода авангардного отряда. Принимать бой в данных условиях бригаде невыгодно.

Вот и сейчас, в Маево, мы садимся на подводы и отходим организованно, без потерь.

Весь февраль 1942 года мы рейдировали в Кудеверском и Пустошкинском районах Калининской области. В бригаде более чем триста пятьдесят человек. Все партизаны обеспечены зимней одеждой. У нас кони, приличное вооружение, есть даже миномет. Но все чаще и чаще отряды испытывают патронный голод. От линии фронта до нас по прямой — сто километров. Подводу не пошлешь. А самолеты… Ох уж эта жданная-пережданная помощь с воздуха! Сколько раз мы получали из штаба фронта и, в частности, от начальника его партизанского отдела Асмолова радиограммы примерно такого содержания: «К вам вылетает завтра самолет. Обеспечьте безопасность посадки…» И сколько раз напрасно оцепляли лесные озера севернее Пустошки, жгли сигнальные костры.

Позже, находясь в бригадах ленинградских партизан, я и мои товарищи по 2-й Особой с изумлением слушали рассказы о чуть ли не регулярных рейсах нашей авиации в Партизанский край. Нет, такой «роскошью», как самолеты, наш штаб нас не баловал. Медикаменты, махорку, не говоря уже о патронах и взрывчатке, «Литвиненко и его хлопцы», как нас называли иногда в штабе, добывали «своею собственной рукой».

И все же один (единственный!) раз самолет к нам прилетел. Ждали мы его с особой радостью. Нам сообщили, что летчик доставит бригаде, кроме боеприпасов, письма. Еще в декабре Литвиненко послал через линию фронта в разведотдел штаба небольшую группу лейтенанта Бурьянова. С ним мы и отправили свои письма родным. Когда бригада встретилась с наступавшими частями Красной Армии, мы снова послали в советский тыл о себе весточки. Нашли ли они своих адресатов? Радость или печаль несут нам письма-ответы?

Самолет решили принять на льду озера в нескольких километрах от нашей временной стоянки. На прием его выехала на лошадях группа партизан, остальные остались в деревне. Трудно описать наше состояние в ту ночь. Мы часами простаивали на морозе, прислушиваясь, не летит ли посланец советского тыла. И вот наконец — гул самолета. Вроде пошел на посадку. Но посадочная площадка от деревни находится далеко, и мы еще не знаем: наш ли это самолет? Сел ли?

Я прилег на лавку, но сон не идет. Проходит еще около часа. Наконец в избу с шумом вваливается Кульков:

— Товарищи, ура! Получайте драгоценный груз.

Нам, политотдельцам, надо немедленно разобрать письма и газеты и разослать их по отрядам. За разборку почты беремся все. Особенно быстро сортирует письма Нина Зиновьева.

— Михаил Леонидович! Вам письмо! — Нина смеется и протягивает мне через стол помятый конверт.

Застучало сердце Вижу знакомый почерк жены. Неумело разрываю конверт, читаю:

«Как рада я, что ты жив. Ведь полгода с начала войны мы о тебе ничего не знали. Мне все говорили, что ты погиб, но я не верила. Над твоим письмом я разрыдалась, а Саша спрашивает: „Мам, ты чего плачешь? Разве папа ранен?..“».

К горлу подкатывает комок. Я прошу Кулькова:

— Ваня, ты сам распредели газеты. Хорошо?

— Ладно, ладно. Мы все сделаем, Михаил Леонидович.

Товарищи сочувственно глядят на меня. Я выхожу в сени, оттуда на улицу. Снова и снова перечитываю письмо. Вспоминаю вечер глухой осени 1939 года… Мы — будущие красноармейцы — уже разместились в вагонах-теплушках, когда на станцию провожать меня в армию прибежали ученики. И среди жизнерадостной детворы — моя Валя. Она машет мне рукой и кусает губы, чтобы не расплакаться…

Весь следующий день многие бойцы ходили взволнованные и радостные. Великое это дело — в далеком походе получить письмо от людей, дорогих твоему сердцу.

Но вот прочитаны письма. Бойцы немного отдохнули. Мы снова трогаемся в путь.

В феврале продолжаем передавать разведывательные данные о противнике и увеличиваем свой боевой счет. Разгромлены два карательных отряда, брошенные вслед бригаде. Диверсионные группы из отряда Ганева спустили под откос в районе Пустошки эшелон с вражеской техникой и две бронедрезины с прицепными вагонами, набитыми до отказа гитлеровскими солдатами. Отряд Паутова удачно действовал на Ленинградском шоссе: взорвал мост через реку Великую в деревне Холюны, сжег два завода.

На территории бывшего совхоза «Поддубье» оккупационные власти организовали откорм скота для франта. Наша агентурная разведчица молодая пустошкинская учительница Татьяна Птичкина сообщила Герману дни, когда почти все солдаты охраны уезжают в Пустошку. Хорошо вооруженная группа партизан под командованием Литвиненко заняла деревню. Скот был роздан населению, частично прирезан.

Фашисты направили из Пустошки погоню. Заметив немецкие повозки на дороге, командир минометного расчета Закиров выпустил по ним несколько мин. Гитлеровцы бросились врассыпную, но застряли в глубоком снегу и попали под губительный огонь станкового пулемета Константина Гвоздева.

В день 24-й годовщины Красной Армии в бригаду пришла радиограмма о награждении майора Литвиненко орденом Ленина. Леонид Михайлович получил коллективное поздравление от Деревянко, Кореневского, Ватника, Кашникова, Злотникова и других командиров разведотдела штаба Северо-Западного фронта. Ходил именинником, посмеивался.

Партизаны очень радовались за «батю». Не помню, кто предложил собрать митинг. Стояли мы тогда в деревне Чурилово. На митинг охотно пришли и все жители села. Литвиненко в этой округе знали и любили. Старики называли его «самый главный начальник».

Запомнилась взволнованная речь комбрига.

— Не меня одного, вас всех наградили, — говорил он, обращаясь к бойцам. — Орден Ленина, который будет мне вручен, это — орден вашей доблести ратной. И вашей, — повернулся Леонид Михайлович к жителям деревни. — Я верю, товарищи, что скоро вот здесь, на этих полях, на которых мы сегодня проливаем кровь, вновь зашумит спелым колосом рожь и не выстрелы будут греметь на околице деревень, а песни. И мы, кто останется жив в этой кровавой сече, приедем сюда спивать их.