– Двадцатые числа августа 1941 года, – улыбаясь Ребу, ответил Эпке. – После того как увидишь фотографии, ты расскажешь мне все об этом письме, малыш.

Эпке снова улыбнулся, что было больше похоже на ухмылку. Лотар уже стоял на коленях около одного из шести металлических ящиков. Через несколько мгновений он открыл его, и Реб увидел ряды аккуратно составленных негативов и отпечатков. Пальцы Лотара ловко перебирали этикетки, наклеенные на каждом снимке. Реб стояв опустив голову, в помещении повисло молчание, слышался только шелест бумаги.

– Климрод! Съемка от 21 августа 1941 года, – произнес Лотар.

В этот же момент крепкая рука приподняла опущенный подбородок Реба. Веки юноши были плотно сжаты, а на лице застыла чудовищная гримаса страха. На этот раз ему было не до уловок.

– Открой глаза, мальчик. Ведь ты ради этого отправился в Райхенау, а сейчас пришел из Вены сюда, в Зальцбург.

Реб протянул руку и взял фотографии. Их было три, они были сделаны через застекленный глазок. Его отец с атрофированными ногами совершенно голым ползал по полу, цепляясь ногтями за цементный пол. Видно было, что снимки сделаны с интервалом в пятнадцать – двадцать секунд. На них были зафиксированы стадии наступления удушья. На третьем снимке было отчетливо видно, что изо рта человека течет кровь, и даже виднелся кончик языка, который мученик откусил сам себе.

Державшая Реба рука ослабила хватку, и он рухнул на колени. С невероятным усилием он прислонился к прохладной стене.

– Немедленно сожгите все это, – крикнул Эпке.

Двое мужчин, одетых в форму санитаров, сбили с ящиков замки и облили их содержимое бензином.

– Это твоя личная коллекция, Лотар, – с издевкой сказал Эпке. – Значит, ты собрал ее для себя?

Через несколько секунд раздался выстрел. От удара девятимиллиметровой пулей, выпущенной прямо в рот фотографу, его отбросило на один из уже охваченных пламенем ящиков.

– Пусть сгорит вместе со своими сокровищами, – закричал Эпке и повернулся к Ребу. – А теперь твоя очередь, малыш. Расскажи-ка мне о письме отца.

Ствол пистолета метнулся к голове Реба и уперся в переносицу. Без сомнения, пуля в любую секунду могла лишить его жизни. Однако именно это движение Эпке и спасло Реба. Сотрудники военной полиции, стоявшие у окон фотолаборатории, неправильно поняли смысл его жеста и открыли шквальный огонь по помещению. Две очереди прошили Эпке в ту секунду, когда в подвале загромыхали взрывы вспыхнувшего бензина. Языки пламени осветили стены подвала. Эпке рухнул прямо на Реба. Именно это обстоятельство помогло юноше остаться в живых. Он отделался небольшой царапиной на правом предплечье.

Один из оставшихся мужчин попытался бежать, но был в упор застрелен на пороге стеклянной двери с колокольчиком. Второй бросил в окно канистру с бензином, который мгновенно вспыхнул. Этим он ничего не добился, поскольку сам тут же стал живым факелом, и его из жалости пристрелили ворвавшиеся в помещение полицейские.

Реба вытащили на улицу. Он был весь в крови, но не в своей, а в чужой. Им занялся французский майор. На все вопросы военного и его переводчика-австрийца он отвечал невнятно. Юноша находился в шоке, его речь была бессмысленной. Он лишь смотрел на всех огромными серыми глазами.

Когда Реба отпустили, он сам пришел во французскую военную полицию Зальцбурга, чтобы попросить помощи. После его появления там раздался телефонный звонок, на который ответил Сеттиньяз. Юноша утверждал, что действовал по указанию капитана Тарраса из Линца. Он заявил о военных преступниках, на след которых ему удалось напасть. То, что Реб выбрал именно французскую военную полицию, было не случайно: из трех великих держав именно французы были самыми активными в поисках преступников павшего Третьего рейха.

Через пять часов после случившегося в Зальцбург прибыл Таррас. Он решил лично прикрыть ложь Сеттиньяза, даже если придется выяснять отношения с начальником OSS в Линце. Им был капитан О'Мира.

Таррасу удалось уладить дело, употребив свой едкий сарказм. Этому, кстати, очень способствовал обыск в доме Карла-Хайнца Лотара, в результате которого выяснилось, что женщина, встретившая Реба, здесь вовсе не проживала, а фотографа рано утром увезли трое неизвестных мужчин. Забрали также его ящики, содержимое которых их очень интересовало. Впоследствии они были найдены обгоревшими в фотолаборатории.

– Чем вы недовольны? – спросил Таррас у полицейских Зальцбурга. – Здесь все ясно: фотограф Лотар собрал документы, которые были прямым свидетельством преступлений нацистов. Именно поэтому они так стремились их заполучить и уничтожить. Это ведь ясно как божий день! Наш юный агент нарушил инструкции по выслеживанию военных преступников. Но ведь и его можно понять: его мать и сестры погибли в концлагере в Польше, да и сам он уцелел чудом. Его действия объясняются именно этими фактами. В настоящее время он пребывает в состоянии шока. Ему надо прийти в себя и восстановить силы…

Таррас доставил Реба Климрода в госпиталь в Линце. Он также пытался расспросить юношу о произошедшем. Но Реб все еще был в состоянии шока и не мог внятно произнести даже несколько слов. Его физическое и душевное состояние вызывало беспокойство. Но самым тревожным было то, что потухли его глаза, излучавшие столь дивный свет и так магически действовавшие на Тарраса и Сеттиньяза. У них сложилось впечатление, что у Реба начал проявляться так называемый «синдром концлагерей», которым страдало большинство узников. Пережив первую радость освобождения, они впадали в тяжелейшую депрессию.

Дэвид Сеттиньяз дважды навещал Реба в госпитале, но парень по-прежнему молчал. После бесед с ним у Дэвида сложилось впечатление, что Реб совсем ничего не помнит и не знает о своей семье, об отце, которого он так упорно разыскивал. Он не произнес ни звука о тех людях, которые его чуть не убили. Не заговорил он и об Эрихе Штейре, человеке, который ограбил их особняк и, вероятно, уничтожил его отца. Не заикнулся он и о том, что душа его переполнена чувством ненависти и мести к этому нацистскому преступнику.

Во второй раз Реб Климрод исчез 7 августа 1945 года. Оба американца пришли к единодушному мнению: юношу с загадочными серыми глазами они больше не увидят.

Елизар Баразани приехал в Австрию в конце мая 1945 года. Этот невысокий мужчина, худощавый и неизменно галантный, родился в Палестине. Звание капитана он получил, сражаясь в Ливии в составе диверсионных частей армии Ее Королевского Величества. Баразани имел очень четкое задание: вербовать бывших узников концлагерей, предпочтительно молодых и даже совсем юных парней и девушек, и тайно переправлять их в Палестину. Следовало подбирать таких узников, кто способен был использовать силу своей ненависти, приобретенной в концлагерях.

Реба Климрода он увидел 5 июля 1945 года, но не обратил на него особого внимания. Парень имел нееврейскую фамилию и был в таком физическом и психическом состоянии, что в ближайшие несколько недель и даже месяцев не могло идти и речи о его нелегальной эмиграции.

Впрочем, отправиться в Палестину Реб не мог еще и по другой причине. В этот день представитель Еврейской бригады нашел двух других кандидатов. Одного из парней тоже звали Реб, а полностью – Реб Яэль Байниш. Он был евреем из Польши. В концлагерь Маутхаузен прибыл из Бухенвальда в конце зимы 1944 года. Его привезли в эшелоне вместе с тремя тысячами других узников. Вместе с ним в эшелоне находились Симон Визенталь и князь Радзивилл.

Более тысячи человек по дороге умерли. Байнишу было тогда девятнадцать лет.

В палате койки Баразани и Байниша стояли недалеко одна от другой. Они часто общались на идише. На Реба Климрода, также лежавшего буквально в метре, Баразани не обратил особого внимания. Он отлично знал иврит и английский, но на идише изъяснялся с трудом. Именно этим он и привлек внимание Реба Климрода.

Получив предложение перебраться в Палестину, Яэль Байниш тут же дал согласие. Он готов был сделать это немедленно, сразу же, как только позволит здоровье. Перед самым приходом в Маутхаузен танков американской армии эсэсовец ударил его прикладом автомата и перебил шейку бедра. Так Яэль оказался в палате «блока смерти». Но пришло спасение, и его жизнь в настоящее время была вне опасности.