Однако по степени личной диктатуры Китай не идет ни в какое сравнение с Северной Кореей. Своей воинственной риторикой и испытаниями ракет малой и средней дальности, а теперь уже и межконтинентальных, Ким Чен Ын встревожил не только своих соседей, но и Соединенные Штаты. Азарт, с которым он взялся за расширение программы пробных пусков, привел, в частности, к пролетам ракет над территорией Японии. Агрессивные заявления Пхеньяна натолкнулись на не менее воинственные тексты Дональда Трампа (заявившего в том числе, что тогдашний госсекретарь Рекс Тиллерсон попусту тратит время на попытки диалога с северокорейским режимом) и вызвали тревогу Южной Кореи, для которой перерастание словесной войны в настоящую означало бы катастрофу. Непредсказуемость Трампа привела к межкорейским встречным дипломатическим шагам по разрядке напряженности между Севером и Югом, которые были предприняты во время зимней Олимпиады в феврале 2018 года. В том, что касается внутренней политики, в 2017 году Южная Корея явила миру один из самых обнадеживающих примеров заслуженного наказания, которое может понести излишне самонадеянный руководитель государства – в данном случае, правда, речь идет о руководительнице. Конец коррумпированному и деспотичному правлению президента Пак Кын Хе (дочери диктатора Пак Чжон Хи) положил импичмент, ставший следствием массовых мирных протестов населения и продемонстрировавший независимость законодательной и судебной власти от главы исполнительной.
Испания была одним из наиболее успешных примеров демократизации, которая проходила в этой стране на протяжении трех последних десятилетий ХХ века. Однако во второй половине 2017 года там разразился конституционный кризис. Политический стиль Адольфо Суареса, сыгравшего главную роль в демократических преобразованиях в Испании (ему уделено особое внимание в главе о преобразующем лидерстве), отличали терпеливость, внимание ко всем точкам зрения и коллегиальность. Несмотря на собственную консервативность, Суарес добился блестящего успеха, сделав участниками политического и конституционного процесса социалистов и коммунистов и, что особенно важно в свете сегодняшних испанских проблем, своенравные регионы – Каталонию и Страну Басков. В разразившемся в 2017 году кризисе подобный тип руководства отсутствовал и в Мадриде, и в Барселоне. Заявляя о незаконности референдума о независимости Каталонии, объявленного президентом Каталонии Карлесом Пучдемоном, испанский премьер-министр Мариано Рахой основывался на Конституции страны. Однако он не последовал примеру Суареса и не вступил в диалог и переговоры – верной возможности найти способ предоставить Каталонии еще большую автономию и охладить пыл сторонников полной независимости. Для разрешения внутренних каталонских противоречий и примирения между Мадридом и Барселоной нужен был не «сильный лидер», а умелое и гибкое руководство с обеих сторон, образец которого был продемонстрирован сорока годами ранее.
Выборы 2017 года во Франции и Германии укрепили правительство в первой из этих стран и ослабили во второй. Французский президент Франсуа Олланд понимал, что слишком непопулярен, чтобы идти на второй срок, и предоставил возможность занять вакантную политическую нишу Эмманюэлю Макрону. Учитывая тот факт, что Макрон создал свое политическое движение «Вперед!» лишь в апреле 2016 года, его победа на выборах выглядит знаменательной. К тому же Макрон стал самым молодым главой французского государства со времен Наполеона – на момент избрания ему было тридцать девять лет. Он воспользовался слабостью альтернативных кандидатур и обещал руководить в манере, напоминающей Шарля де Голля. Как и первый президент Пятой республики, Макрон явно не считает своей обязанностью лидера принимать решения во всех областях – как он выразился, «я хочу, чтобы президент председательствовал, а правительство правило»[39].
Тем не менее отставной генерал Венсан Депорт уже обвинил Макрона в «подростковой авторитарности», а другой генерал, Пьер де Вилье, стал первым за шестьдесят лет начальником Генштаба, подавшим в отставку в знак протеста против решения президента Франции, а именно резкого сокращения расходов на оборону, на котором настоял Макрон[40]. Осуществимость попытки Макрона возродить в своем президентстве идейность де Голля или «монархическую» величественность оставляет сомнения. Его допрезидентский опыт навряд ли наделяет его даже толикой мистической силы и авторитета, которыми обладал де Голль на момент своего возвращения во власть в 1958 году. Тем не менее Макрон стремится в максимальной степени использовать свои властные полномочия и старается заслужить прочный авторитет если не уровня де Голля, то другого своего выдающегося предшественника Франсуа Миттерана[41].
Макрон может позволить себе достаточно смелое руководство, в отличие от Ангелы Меркель. На выборах в сентябре 2017 года ее альянс Христианско-демократической партии и Христианско-социального союза получил всего 33 % голосов, на 8 % меньше, чем на предыдущих. Еще хуже выступили социал-демократы (СДПГ) – их результат оказался худшим за весь послевоенный период. Небезосновательно опасаясь стать младшим партнером альянса христианских демократов Меркель, СДПГ не спешила вступать в очередную правительственную коалицию. Новое межпартийное соглашение было сверстано только в феврале 2018 года и одобрено общепартийным голосованием социал-демократов в марте. Поскольку Меркель заступила на пост канцлера уже в четвертый раз подряд, снижение ее популярности не выглядит удивительным, особенно в свете великодушия, проявленного ею по отношению к сирийским беженцам на фоне массовой озабоченности немцев растущей численностью иммигрантов. Главным бенефициаром общественного недовольства стала особенно популярная в Восточной Германии ультраправая партия «Альтернатива для Германии» (АдГ) – хорошие результаты в Восточной Германии на выборах 2017 года сделали ее третьей по числу мест в бундестаге. Но в целом Меркель остается одним из наиболее уважаемых европейских лидеров. Она воздерживается от самовозвеличивания и пользуется заслуженным авторитетом осторожного и выдержанного лидера, внимательного собеседника, командного игрока и прагматика, склонного прислушиваться к убедительным аргументам. Как и подобает обладательнице степени доктора естественных наук, она демонстрирует склонность к политическим решениям, основанным на фактах[42].
Когда оппозиция представляется премьер-министру слабой и раздробленной, возникает соблазн назначить внеочередные выборы. Это хорошо сработало в случае Синдзю Абэ в Японии[43]. Опыт британского премьера Терезы Мэй оказался куда менее удачным. По собственной неосторожности она превратила незначительное, но вполне работоспособное большинство в двенадцать парламентских мест, полученное на всеобщих выборах 2015 года, в правительство парламентского меньшинства. Мэй сменила своего предшественника на посту премьер-министра достаточно неожиданно. Желая положить конец внутрипартийной дискуссии консерваторов по болезненному вопросу, Дэвид Кэмерон вынес вопрос о членстве Великобритании в ЕС на референдум, поставив тем самым на карту будущее страны и свое собственное. Результатом референдума стал минимальный перевес голосов в пользу выхода из ЕС, и Кэмерон незамедлительно ушел в отставку[44]. Хотя Мэй и разделяла точку зрения о целесообразности членства в ЕС, но никак не афишировала ее, и стала для своей партии намного более приемлемой кандидатурой, чем кто-либо из страстных еврофилов или воинствующих евроскептиков. Преимущество Мэй в борьбе за руководство парламентской фракцией было настолько очевидным, что ее единственная соперница, активная сторонница выхода из ЕС Андреа Лэдсом, сняла свою кандидатуру. 11 июля 2016 года Мэй стала лидером консерваторов, а затем премьер-министром.
