По Давиду Юму, ничто «не представляется более удивительным тем, кто рассматривает человеческие дела философски, чем та легкость, с которой меньшинство управляет большинством»[113]. Он предполагал, что впервые возвышение одного человека над массой людей началось «во время войны, когда превосходство мужества и одаренности раскрывается наиболее заметно, когда больше всего требуются единство и согласие и наиболее отчетливо чувствуются пагубные последствия неорганизованности»[114]. Более того, Юм полагал, что «если предводитель обладал справедливостью в такой же мере, как благоразумием и мужеством, он становился даже в мирное время арбитром при всех разногласиях и мог постепенно утвердить свою власть, используя сочетание принуждения и убеждения»[115].

Еще большее внимание вопросу о том, как некоторые люди стали господствовать над другими и как правление и власть развивались по мере роста социального расслоения, уделял Адам Смит. В «Богатстве народов» он выделил четыре способа возникновения власти и подчинения. Изначально имели значение личные качества, такие, как физическая сила и ловкость. Однако «одни лишь телесные качества, не подкрепленные разумом, во все времена дают лишь незначительную власть»[116]. Вторым источником власти был возраст. «У народов-охотников, например в туземных племенах Северной Америки, возраст является единственным основанием общественного положения и старшинства», – писал Смит[117]. Но возраст имел значение и в «самых зажиточных и цивилизованных странах», где на его основе определялось общественное положение людей, равных друг другу во всех остальных отношениях. Например, титул наследовал самый старший член семьи (или старший отпрыск мужского пола). Третьим источником было «превосходство достатка». Богатство считалось преимуществом для лидера на всех стадиях общественного развития, но прежде всего во второй его фазе, когда впервые стало проявляться значительное имущественное неравенство[118]. «Татарский вождь», отмечает Смит, имеющий стада и табуны, благодаря которым «может содержать тысячи людей», будет на деле повелевать этими людьми:

«Тысячи людей, которых он, таким образом, содержит, всецело зависят от него в средствах к своему существованию, должны повиноваться его приказам на войне и подчиняться его юрисдикции в мирное время. Он непременно является их полководцем и судьей, и его власть есть необходимое следствие превосходства его состояния»[119].

На торговой стадии развития человек может приобрести значительно большее состояние, однако при этом иметь в своем подчинении не более десятка человек, поскольку от его материальной поддержки зависит только домашняя прислуга. Тем не менее, указывает Смит, «власть богатства очень велика даже в богатом и цивилизованном обществе»[120]. На каждой из стадий развития, при имущественном неравенстве, богатство имело существенно большее значение по сравнению и с личными качествами, и с возрастом[121]. Четвертым источником власти, логическим образом вытекающим из резкого имущественного расслоения, было «преимущество рождения»[122]. Под этим Смит подразумевает не просто «древность рода» – это понятие он высмеивает, замечая: «Все семьи одинаково древни; предки князя, хотя они лучше известны, не могут быть более многочисленны, чем предки нищего. Древность фамилии предполагает древность или богатства, или величия, которое обыкновенно основывается на богатстве или сопровождается им»[123]. Смит крайне скептически относится к сосредоточению огромной власти в руках одного человека, замечая, что кажущаяся стабильность абсолютной монархии – иллюзия. Своеволие и неразумные поступки правителей дают народу основания изгонять их, а единственный правитель более подвержен этому, чем какой-либо коллективный орган управления. Как указывает Смит, «один человек намного более склонен совершать подобные глупости, поэтому мы видим, что революции по подобным причинам чаще всего происходят в абсолютных монархиях»[124]. По утверждению Смита, у турок «редко бывает, чтобы один и тот же султан правил больше шести или восьми лет (хотя у них и абсолютистское правление)»[125]. Обращаясь к студенческой аудитории в Университете Глазго в марте 1763 года, Смит говорил: «За последние несколько лет в России случилось больше революций, чем во всей остальной Европе. Безумие одного человека часто подвигает людей на праведный бунт»[126].

Человек, становящийся правителем в первобытной общине (или, пользуясь выражением одного из учеников Смита Джона Миллара, «вожаком невежественного племени»), получает эту должность в первую очередь как военный командир. Однако затем это приводит к появлению преданности лично ему и желанию угождать его интересам[127]. Миллар, применявший и развивавший концепцию четырех стадий, следовал теории Смита, утверждая, что дифференциация имущественного положения стала значительной уже на второй стадии – «после того, как человечество открыло для себя выгоду приручения пастбищного скота», что имело последствия для общественной и политической иерархии:

«Власть, проистекающая из богатства, не только более значительна, чем та, которая приобретена за счет личных качеств, но и более устойчива и постоянна. Необычайная одаренность, будь то телесная или умственная, может существовать только в течение жизни ее обладателя, а ее продолжатели в той же семье случаются редко. Но человек обычно оставляет свое состояние потомству, а вместе с ним и все применявшиеся им средства подчинения. Сын, наследующий имение отца, получает все возможности сохранить то же общественное положение; наряду с этим сохранившаяся влиятельность растет день ото дня и становится все значительнее от поколения к поколению»[128].

Это очень наглядно подтверждал пример вождей. По мере увеличения состоятельности человеку становилось проще поддерживать свое руководящее положение и во многих случаях делать его наследным. Будучи богаче других, он имел «больше власти, чтобы вознаграждать и защищать своих друзей и наказывать или подавлять тех, кто вызывал его раздражение или недовольство»[129]. Таким образом, у остальных людей было основание добиваться его милости, что вело к росту числа приближенных «великого вождя, или короля»[130].

Монархии, обычно наследные и с самыми разнообразными названиями лидеров – короли, цари, императоры, ханы, вожди, султаны, фараоны, шейхи и пр., – действительно стали архетипическим способом политического руководства на многие тысячелетия[131]. Они были исключительно разнообразны в том, что касалось деспотизма, произвола, уважения к закону и готовности делиться определенной частью власти[132]. До прихода к власти во Франции Наполеона Бонапарта монархи всей Европы (но уже не Великобритании) заявляли о том, что они властвуют по «праву помазанников Божьих». Однако, как заметил С. Э. Файнер: «Сразу по восшествии Наполеона на престол этой убеленной сединами политической формулировке пришлось обороняться. Теперь казалось, что любой встречный и поперечный может явиться ниоткуда и взять власть в государстве, если, конечно, не поленится изобразить это так, будто он сделал это по воле народа»[133].