– Крымское?

– Да не морщись ты… да, крымское. Но не такое, как в магазе. У Надьки дед с советских еще времен сам делает, мастер. Щас приволоку. Попробуешь – офигеешь.

Да. Действительно, мастер. Рубиновая жидкость приятно согрела рот мягкой терпкостью, вино оказалось не приторное, без «тряпки», запах чистый и как будто даже с ноткой чернослива – надо же, действительно класс. Молодчина дед Надьки. Порадовал.

– Познакомишь?

– С Надькой? – Хип усмехнулась, ткнула кулачком в бок.

– Не. Мне бы на деда ее выйти, я бы заказал в наш маленький погребок этой амброзии. Шикарно. Не ожидал.

– А я о чем? Хорошо, попробую договориться. А под «Паленого сталкера» эта штука в самый раз зайдет.

Я не нашел, что возразить. Хип же проворно достала две свечки, бокалы, щелкнула выключателем, и кухня погрузилась в мягкий трепещущий полумрак.

– Что с Пенкой? – спросила она тихо и серьезно. – Не звал сегодня?

– Звал. Все то же. Только контакт еще быстрее порвался, чем позавчера.

– Речь?

– Вообще никак, совсем. Меня еще узнает, это видно, но не знаю, надолго ли.

– Нам в Зону надо, Лунь. Найти ее, поговорить вживую. Это поможет, я знаю.

– Яковлеву это скажи. Все, стажер, вцепились в нас крепко. Я уже несколько раз писал заявления на сопровождение, но служба безопасности аж на дыбы встает. Не нравлюсь я им конкретно, да и Яковлев никогда не позволит. Только удаленка.

– Это из-за того, что…

– Да. – Я прикоснулся к голове, где уже много лет не было ни одного темного волоса. Все, что на скальпе, давным-давно белое, аж в синеву, разве что брови да щетина нормальные, все еще «цветные». – Видишь ли, и по стажу, и по всем признакам я «измененный». Ну, не докажу я научникам, что в остальном вполне нормальный сталкер. Таким, как я, доступ в Зону закрыт навсегда. И с таких, как я, НИИАЗ теперь не слезет до самой смерти – им все надо. И инструктажи, и книги, и воспоминания до последней запятой. Спасибо, что хоть «лечащий ученый» именно Айболит, а не какой-нибудь кусок кабинетного профессора.

– Знаю. Измененные уходят в Зону и часто не возвращаются. Это синдром, – тихо проговорила Хип. – Я ведь тоже из них, Лунь, это еще Айболит говорил. Не так сильно, как ты, но тоже. Получается, и меня не пустят. Да и ты одну не отправишь, знаю я тебя.

И смотрит. Туда, на север, смотрит Хип, словно сквозь стенку дома. Улыбается молча, и знаю я сейчас, какие у нее глаза, хоть при свечах и не видно. Замечал я этот взгляд. Возится с грядкой, или розы подрезает у терраски, или книжку читает в беседке – но вдруг замрет. Выпрямится. И долго-долго смотрит на север, по-особенному так смотрит. И не тоска, не горе в этом взгляде, нет, а словно жажда или притяжение какое-то. В немногих осколках памяти вот так же в детстве, после сказки, мы смотрели на далекую полоску леса, где, как нам рассказывали взрослые, водятся привидения и настоящие, но добрые лешие и говорящие звери. И жутко, и сладко, и тянет туда, замирает взгляд, силясь рассмотреть волшебство в дрожащей зеленой линии у горизонта. Вот и Хип сейчас туда смотрит очень похоже. На север. Но никогда не говорит зачем, да я и не спрашиваю. Потому как она замечает и мои взгляды. Такие же, что там говорить…

– Слушай, Хип… а может, она и не хочет с нами, людьми, общаться? Может, там без нас в тысячу раз лучше? Зачем ей, в сущности, общение с человеком? Выглядит счастливой, серьезно, и ей не нужно вот это вот все.

– Я об этом тоже думала, сталкер, – кивнула девушка, невесело улыбнулась. – Люди, знаешь, не подарок для существ Зоны. Они и для других людей часто не подарок совсем.

– Попробую спросить в следующий раз. Завтра к вечеру. Но… не хотелось бы разбегаться. Привязался я к ней.

– И я, Лунь. У меня даже чуть получалось раньше с ней говорить, знаешь. Она меня тоже научила немного. Сейчас совсем не слышит, вообще. Хорошо, что ты еще можешь… дозвониться. Кстати, ты сегодня опять к морю ходил?

– Да, было дело.

– И телефон, конечно, не взял. А мне, между прочим, Проф звонил, тот, который Зотов. Говорил, что ты трубку не берешь. Приедет на днях на плановый осмотр. Может, даже завтра – он в Севастополе был, на конференции.

– Отлично. Приятный дед. Надо бы его задержать хотя бы на пару деньков. Вода у нас из скважины отличная, осталось только чаю хорошего достать, как он любит. Только смотри, при нем про Айболита не вспоминай – «зонные» имена не у всех ученых в чести, как бы не обиделся. Так что профессор Зотов, Игорь Андреевич. На крайний случай Проф, как мы его в первый раз звали.

– Да Айболит он вылитый! – Хип прыснула в кулак. – Хоть завтра в детский фильм без грима.

Я тоже улыбнулся. Имя свое у сталкеров профессор получил сразу же, в первый день работы. Строго говоря, Айболитов в Зоне было двое. Чтобы не путать, сталкеры со временем дали им отдельные титулы. Айболитом Первым был Иван Аскольдович Мелихов, ксенобиолог, рассеянный и добродушный специалист по водной фауне. А потом в Зону прибыл еще один ученый, который и стал соответственно Айболитом Вторым. Сталкеры для смеха даже стали ждать нового пополнения полевых сотрудников, чтобы открыть, как они выражались, ветеринарную династию, но не сложилось. Мелихов вскоре был откомандирован в Челябинскую Зону, и Зотов стал единовластным носителем почетного имени. И надо сказать, соответствовал он ему на все сто. Очки в металлической оправе, круглые, таблеточками, аккуратная седая бородка клином, усы вразлет и чуть кверху, мягкая речь и бесконечно добрый взгляд поверх стекол. Высокий, довольно худой, и часто видели его порывистую стремительную походку то в лаборатории полевых образцов, то у микробиологов, то в госпитальных модулях. Несмотря на прозвище, медицинского образования у Зотова не имелось – профессор был биолог, причем не простой. Пожалуй, лучшего специалиста по гуманоидным формам жизни, а также последствиям влияния Зоны на млекопитающих в НИИАЗ просто не было. Вместе с микробиологом Иошихиро Такаги, ботаником Люсьен Мерсье и физиологом Яном Стефанидисом профессор Зотов составлял четыре главных столпа всего биологического отдела НИИАЗ – все четверо были полевыми учеными, теми, кто непосредственно работал в Зонах, где, рискуя жизнью, неделями жил в заброшенных вертолетом тесных жилых и лабораторных модулях. И уже их работы, материалы, исследования и заключения рассматривались целыми стайками кабинетных специалистов, чья деятельность, скрупулезная и методичная, конечно, была исключительно важна, но без работы этих четверых стала бы невозможной. Полевых ученых раньше было, конечно, гораздо больше, о чем до сих пор говорят высокие траурные обелиски из лабрадорита во внутренних дворах зданий НИИАЗ. Однако этих четырех «ботаников» Зона как будто не трогала. До тех пор, пока в прошлом году не пострадала профессор Мерсье, отравленная выбросом спор паразитного гриба. Помощь пришла вовремя, и француженка не только выжила, но и почти полностью восстановила здоровье, но в том же году руководство Института ввело новые правила: теперь ни один ученый не мог работать непосредственно в Зоне больше двух недель в год. Для сбора информации и образцов этого почти всегда хватало, в остальное же время ценный сотрудник становился «кабинетным». Зотов, впрочем, при нас не возражал – собранного им материала хватало на две научные жизни, и на отсутствие работы жаловаться не приходилось. Тем более что одним из предметов очередной монографии был сталкер Лунь, представлявший для науки интерес не только в качестве автора, инструктора и более чем странного лектора, но и как «хомо сапиенс зоникус» с любопытным организмом.

Зотов приехал утром, в десятом часу. Водитель институтской «Газели» выгрузил у ворот несколько объемистых научных ящиков с оборудованием и выпустил из салона лаборантку профессора Машу, за которой вышла группа незнакомых мне молодых «научников». С плохо скрываемым любопытством рассматривая меня из-за заборчика, они что-то начали обсуждать вполголоса, разминаясь после, видимо, долгой поездки. Помочь профессору и Маше дотащить увесистое оборудование до дома никто из них, что интересно, не догадался. Зотов осмотрелся, легко подхватил два больших металлических саквояжа и двинулся к дому своей стремительной, слегка подпрыгивающей походкой.