– Все, милок, иссякли мои силы, видать стара стала – людей изводить эт тебе не с бизнесом ворочаться. По мелочи ежели чего надоть – приворожить, али удачу привлечь это пожалуйста, а чтоб кого в гроб али в койку больничную – это не могу, сил нет никаких, давление скачет. Так и самой недолго в гроб загреметь,– посетитель – мужчина солидный, представительный, с лысиной, в очках с толстенными стеклами аж подпрыгнул на табурете.
– Так, Вы и на удачу заговоры знаете? У меня на днях Контракт важный заключается с японцами. Посодействуйте, Ульяна Харитоновна, и убивать ни кого не надо, узнают вражины, что Контракт подписан, сами от зависти передохнут,– ну чтож, ляпнула языком, думала отвяжется, а оно вон как повернулось. Делать нечего, взяла тетрадный лист, написала корявыми буквами карандашом "КАНТРАК ПАДПИСАТЬ", белыми нитками перемотала, стишок нашептала, да и сожгла.
– Иди, милок, авось сладится,– и поперло к бабке Ульяне народу пуще прежнего. У очкастого-то с японцами все получилось наилучшим образом, вот он и раззвонил гад облезлый. Да еще ведь и бабы ихнии поперлись, про приворот прослышав. Очередь с утра раннего у ворот. Ждут, когда Харитоновна по хозяйству управится и прием начнет. А тут как на грех еще и в газетенке областной какой-то писака шелудивый статейку пропечатал. Так и назвал морда бесстыжая "Наша Баба Яга" И расписал там чего и не было. Что она, дескать, 25-я в поколении, что это еёная пра-пра-пра в ступе летала на Лысу гору. Этим газетным жукам только бы тираж распродать, а каково опосля людям… им и дела паразитам нету. А к Харитоновне уже и из других, вовсе уж далеких мест, люди потянулись. Плевалась бабка, а ничего изменить не может. Хоть из дому беги ночью аки тать. Начнет отказывать кому либо, сразу шепоток,– "Харитоновна цену поднимает". Не верят ироды и все тут, еще больше денег прут. Бабка уже не знает куда их совать. Хоть печь ими растапливай. Сроду в богатстве не жила, завидовала бывало тем, кто посправнее ее обустроился, а теперь-то поняла какая это морока. И поплакаться, пожаловаться некому. Соседи волками смотрят, сквозь зубы здороваются, того и гляди пожгут ночью избу вновь-отстроенную, из страха да зависти. Пробовала деньги им совать, не берут, подвох видят или грязными считают.
Плохо спать стала, все ей чудится, что во дворе кто-то шастает чужой. Извелась, аппетит пропал, кусок в горло не лезет. Сердце заприхватывало и ноги ходить отказываются.
И как то утром раненько, чуть свет поднялась, собралась, да и в недавно-открывшуюся церковь, первый раз в жизни пошла. Храм только открылся, будний день, потому и прихожан никого еще не было. У входа стоял настоятель храма – отец Михаил.
– Здравствуйте, батюшка,– подошла к нему бабка Ульяна.– Ульяной Харитоновной меня кличут, тутошняя я, деревенская. Поговорить мне с Вами надо, посоветоваться.
– Ну, проходи, раба Божья Ульяна,– указал ей на двери храма батюшка. Бабка перекрестилась и шагнула через порог. В храме о.Михаил указал ей на дверцу в боковой придел и там усадив Ульяну Харитоновну на стул полчаса не перебивая слушал ее сбивчивый рассказ про ворожбу, про соседей, про "новых русских".
– Да, матушка, сплела ты себе сети, тут без помощи Божьей и не распутаешь.
– Делать то што, ведь пожгут деревенские? С ведьмами ведь не церемонились никогда?
– Крещена ли, матушка?
– Да я и сама не знаю. Родилась то в 21-м, церкви тогда повсеместно закрывали, да детдомовская я, сюда-то в 38-м, по комсомольской путевке послана была, колхоз поднимать. В войну тут же партизанила, потом когда наши-то пришли, в армию забрали, санитарила до 45-го. Демобилизовалась опять же сюда, ну и дояркой до пенсии отработала.
– Трудную жизнь, Вы прожили, матушка, а то, что не помните крещены али нет – это не важно, можно и еще раз окреститься, Господь благословит и обряд имеется соответственный для неуверенных. Я Вам книжицы дам, почитайте, как подготовиться к таинству и приходите через седмицу. А ворожить прекратите. Скажите твердо, нет приходящим, да хоть табличку на калиточку вывесите с объявлением. Читал я статейку, где про Вас писано. Съезжу, пристыжу редактора. Даст Бог, все уладится,– нашел для нее слова батюшка. Харитоновна летела домой через всю деревню, как на крыльях. Впервые на ее лице за многие годы была не сварливая гримаса, а улыбка. Дома же, первым делом нашла кусок картона и здоровенными буквами написала. "ВАРАЖБЫ НЕ БУДЕТ – БОГ НЕ ВЕЛЕЛ" и, подумав прибавила – "НИКАГДА И НЕ УГАВАРИТЕ". Через неделю Ульяну Харитоновну окрестили в храме и имя нарекли новое по ее просьбе – Мария, как у Богородицы. "Новые русские" еще какое-то время совались к ее избе, но картонное объявление, упоминающее Бога, расхолаживало и отпугивало своей лаконичностью. Деревенские же, удивленные поступком бабки Марии, а особенно тем, что она пожертвовала на нужды храма огромную сумму денег, Бабой Ягой именовать ее перестали. Кто-то первый назвал бабушкой Машей, так и повелось.
СКАЗКА ПРО ПАРТИЗАНА
Парня звали Серегой, он сидел у костра, только что сменившись из дозора, и хлебал из солдатского алюминиевого котелка алюминиевой же ложкой грибной суп. Вот уже вторую неделю партизанский отряд имени В.И.Чапаева пытался вырваться из блокадного кольца. Сильно видать чапаевцы досадили фрицам раз ихнее командование, сняв с фронта стрелковую дивизию, бросило ее на прочесывание смоленских лесов. Да еще и полицаев – сук продажных – целый сводный полк привлекло. О нормальной пище приходилось только мечтать. Хлеб давно уже закончился, хорошо хоть конец лета и год грибной. Ягоды да шавель с грибами и, Слава Богу, соль еще имелась в запасе.
Серега был в отряде с самого его основания, когда он, выходя из окружения, повстречал в лесу трех бойцов и старшего политрука Семенова, таких же окруженцев. Вот с них-то и начинался отряд имени легендарного героя Гражданской войны. Старший политрук его и возглавил. Сейчас-то больше 100-а человек. Рота по армейским меркам. И вот за этой-то ротой и мотаются по лесам целая дивизия и полк. Тысяч 15-ть человек. "Вот уж уважили",– Серега хмыкнул.
– Ты чего лыбишься, как засватанный?– сидящий рядом с ним дед Авдей, подцепил головешку из костра и, раскурив самокрутку, сожалеюще потряс головой.– Самосад-то тоже вишь на исходе, еще пару закруток и капут, как фрицы говорят. У тебя как с этим?
– А-а!– отмахнулся Серега.– Выйдем ужо из петли… накуримся. А улыбаюсь, дедусь, тому, что нас то вон сотня, а таскаем за собой тыщ пятнадцать дней уж 10-ть.
– Так ить раненых у нас половина. Таскаем… эх! Бегаем, как зайцы! К болоту теперича прижали. Ну-ка через трясину махни, половина не дойдет – утопнет. Молодой ты еще, зеленый совсем, вот и лыбишься. Тут выть впору. Сколь тебе годков то? 27-е-е-м. Ну, большой уже, жениться пора.
– Да я женат. До войны успел и сынок у меня подрастает, уже пять лет пацану.
– Вона как. Ну, извини на худом слове старого дурня. И где нонче семейство обретается?
– То-то и оно, что под оккупантами, рядом в Псковской области… Я там после действительной на строительстве укрепрайона работал. А Надюха тоже по комсомольской путевке там в учетчицах. Вот и познакомились. Она сама из Пскова, а я здешний Смоленский. Ну, а в 39-ом, когда границу сдвинули, УР законсервировали, а кой-чего и сносить стали, потому вроде как без надобности оказался. Ну, я опять же и в этих работах пригодился. Так вот до войны и дожили.
Из темноты вывернулась рослая фигура командира отряда Семенова.
– Мужики, вы чего костер раскочегарили, ну-ка немедля притушить. Вы что, думаете, фриц спит? У него тоже разведка имеется. Сказано же было аккуратно. За 10-ть верст пади видно,– проворчал он, усаживаясь рядом с Серегой.
– Так ить, товарищ командир, тута низинка, да прикопали мы маненько,– заоправдывался дед, убирая половину веток из кострища и притаптывая их.
– Низинка. Шарахнет немец из миномета и будут тебе поминки в этой низинке. А ты, Григорьев, из дозора пади? Как там?
