— Есть люди, Беловук, которые во время опасности — замирают. Мысли у них останавливаются, руки-ноги ватными становятся. Все у них внутри замирает, вся жизнь останавливается. И есть другие. От страха кровь у них стынет, всё нутро выворачивает, но они действуют. И я бесконечно доволен, Волчонок, что ты не из тех кто замирает. Сил в себе нашёл об опасности предупредить и на помощь позвать. Ты молодец, Беловук!

Макар запустил руки в волосы свои, взлохматил их. В окно взглянул.

— Помнишь, говорил тебе, что друг у меня особенный есть. Так ты свиделся с ним сегодня, Беловук. Волк этот и есть мой друг. Многого объяснить тебе не смогу, от того, что сам не всё знаю и понимаю. Но одно ведаю, и хочу чтобы ты услышал и поверил мне на слово. Волка этого зовут Русай. Это Род мой. Кровь моя. Оттого, сам понимаешь, все для него сделаю, как себе ему доверяю и люблю его отчаянно. И он всем сердцем ко мне прилипший. Особенный это волк, и я особенный. Я, Волчонок, пока честно до конца не ведаю всего, но, думаю, мы — Хранители этого леса. Как Чомор. Знаешь, кто такой Чомор?

Мальчик молчал.

Макар смотрел на него внимательно. Все думая, не глупит ли он, рассказывая все мальчишке. Хотя, что таится, если и сам всё он видел и ещё много чего увидит. Чем в неведение его держать, да придумывать разные небылицы, лучше все честно рассказать. Честность всего дороже.

Сказ про Чомора

— Давно это было. В ту пору звери и птицы говорили ещё на одном языке, люди умели понимать их, а звёзды, видевшие те события, поседели от времени.

Каждый год по весне, как только сходил снег, на лес опускался Туман. Ровно семь дней и семь ночей он окутывал лес своими молочными руками.

Никто из деревенских к лесу близко не подходил. Были глупцы, кто осмеливался войти в Туман, но после их и не видывал ни кто. Имена их стирались из людской памяти, даже шепотом не смели упоминать тех, кто посмел потревожить Туман.

Семь дней и семь ночей Туман лечил и восстанавливал лес. Каждое деревце, каждый листочек, веточку, кустик и травинку. Каждую животину лесную, каждую птицу, букашку и рыбину речную. Во всё вдыхал жизнь, во всё вдыхал мудрость и Силу свою.

На восьмой день Туман исчезал.

На большой поляне, что на опушке леса лежала, зеленела новая, изумрудная трава. На деревьях набухали почки. В лучах утреннего, весеннего солнца всё точно сверкало, казалось чистым, свежим, обновлённым.

Аккурат под вечер, на поляне этой собиралась вся деревня.

Разжигали три больших костра.

Длинной вереницей выстраивались люди к кострам этим.

Мужики и бабы, старики и дети. Все! Даже кого уже ноги не держали, даже кто ещё на этих ногах сам ходить не научился. Все были на поляне!

В руках у каждого по три куколки соломенной. Для каждого костра — куколка.

Подходил человек к кострам, и обет держал.

«Лес-это дом мой.

Подобно тому, как дом свой обегаю от грязи внешней и внутренней,

так и обещаю, лес оберегать и сохранять.

Лишнего не возьму,

Забавы ради не убью,

Не разорю и не сломаю.

Серебро не убиваю»

Нашепчет, куколок по трём кострам разбросает и в сторону отходит.

Медленно продвигалась вереница людская. Никто никого не торопил.

Важен был обет! Каждый год его шептали Туману и свято соблюдали.

После костры тушили.

Три кучки пепла, все что оставалось от больших, высоких костров.

И опять выстраивалась вереница. Только уже не одна, три их было.

Первый костёр зажигался для Рыбаков.

Второй для охотников.

Третий для собирателей ягод, грибов, трав.

И вот, когда гасли костры, каждый человек выбирал, к какому кострищу подойти.

Подходя, брали люди по горсточке пепла, да в мешочек ссыпали. Мешочек этот весь год пуще всего берегли.

Точно договор подписанный с Туманом, тот мешочек был.

По темноте вся деревня возвращалась в дома свои.

И так продолжалось из года в год, из вечности в вечность.

Охотились, рыбачили и собирали с чистым сердцем, с нерушимым обетом.

Но наступил год, когда всё изменилось.

Ровно через неделю Туман вернулся.

Вся деревня стояла на поляне, всматриваясь в темные, пепельные всполохи Тумана. Стояла мертвая тишина, люди, казалось, оцепенели от страха и ужаса.

Никогда такого не было. Никогда Туман не появлялся два раза в году. Никогда он не был таким темным.

Деревня, точно застыла, тишина стояла страшная, люди боялись.

Только на четырёх дворах голосили бабы, за одну ночь ставшие вдовами. Мужья их в лесу были, когда вернулся Туман.

На третий день староста всех в молельный дом зазвал.

Всегда шумно было на собраниях общих. Все могли высказаться, все равны были, каждый слово держал. Но теперь молчали люди. Смотрели на лес и молчали.

С пригорка, на котором молельный дом стоял, как на ладони открывался лес, поляна большая, река. И всё это было укутано Туманом, густым, неестественно темным, мрачным и угрожающим Туманом.

— Не буду обманывать вас, не знаю я что происходит. Ни в одном временнике не нашёл ни чего похожего. Не было никогда такого. Первые мы события такие переживаем. И, надеюсь, переживем. Одно знаю, не просто Туман вернулся. Случилось что-то в лесу, чувствую не хорошее случилось. Кто так напакостил, лучше пусть сам сейчас выйдет, да покается.

Староста замолчал. Медленно взгляд свой по толпе вёл. Внимательно всматривался в такие родные, любимые лица и не верил, всем сердцем не верил, что кто-то так согрешить мог. Так Туман, да лес обидеть.

— Я на поляну пойду. Замаливать перед Туманом грехи. Кто силы в себе имеет, со мной пусть идёт.

Целый день, до вечера позднего больше половины деревни, на коленях стояло на поляне большой.

Но не были они услышаны.

Не ушёл Туман, казалось, ещё гуще и темнее только стал.

Через пять дней, люди стали роптать. Лес, река — кормильцы людские. Не выжить без них-то, не выжить.

А на следующий день пришла беда, которой и не ждали.

По деревне бежал человек. Он кричал, руками размахивал, точно полоумный. Люди высыпали из дворов своих, как горох рассыпанный. За человеком хлынула лавина людская.

Вновь вся деревня на поляне собралась. И страшное увидели они.

Все деревья в лесу чахнуть стали. Почки набухшие, листочки новорожденные почернели. Срывались они с сухих, ломких веток и в Туман падали. А Туман точно сажа. Жуткий, опасный.

В глубине леса скрип, треск, хруст — точно деревья ломают, выкорчёвывают.

В глубине леса визг, рёв, вой — точно все звери лесные от ужаса враз пасти свои раскрыли.

Гул этот нарастал, а народ, от ужаса парализованный стоит, шелохнуться боится.

А потом птицы падать с небес стали. Замертво падать.

Вороны, рябчики, утки, воробьи. В самую гущу людскую упал большой глухарь.

Он-то и выдернул людей из кошмара этого. Не разбирая дороги, бросились люди от леса. Как от чумы бежали. Кто-то в этой истерики падал, но уже не мог подняться, десятки ног топтали его, спасаясь сами. Дети орали, бабы визжали, мужики, отродясь рот свой не поганившие, ругались сейчас чёрным матом.

А потом резко, как по указке кого, остановились. Все. Разом остановились.

В нос ударил сильный запах сырости и гнили. Не выносимый запах тухлятины не давал сделать большого, глубокого вдоха.

Река, которая течение имела быстрое, легкое, теперь аккурат в болото превратилось. Вода стоячая, вонючая.

На поверхности воды, среди тины, кверху животами плавали рыбы.

До самой ночи, люди черпали, ещё свежую, пригодную для питья воду из колодцев. Заполняли ей всё, каждую плошку, каждую посудину.

К утру и колодезная вода прогнила.

Многие мужики, посадив всю семью свою на повозки, уходили в соседние деревни. Но все возвращались.

Не принимали их в другие поселения. Люди суеверны, от этого и жестоки. Как от болезных сторонились, на верную смерть их обрекая.

Потянулись долгие, темные дни.

На каждом дворе наглухо зарыты ворота и ставни. Никто не выходил дальше ограды своей, боялись громко жить, громко говорить, громко дышать, словно это могло ещё больше беды накликать.