— От всего отрекусь, от отца, от матери, но не отрекусь от Иисуса Христа, — сказала она.

Иван Филиппович изумленно смотрел на нее — и жалость и боль были в его лице.

— А разве я пришел сейчас уговаривать тебя отречься от Христа? — спросил он. — Нет. Всему свое время. Скажи мне только одно: ты хочешь выходить за этого человека, которого тебе подсовывают сектанты? Ну, хочешь?

Ксения молчала.

— Так не губи себя, не дай обмануть себя, Ксеня. Подожди хоть до весны, а там… там видно будет.

Он сел и вдруг, сжав ладонями виски, сказал с отчаянием уже не Ксении, а самому себе:

— Нет, если это случится, я себе никогда не прощу… Чем же тут люди занимались, как спать спокойно могли?! Некогда нам, дела: успеется, потом… А что теперь-то делать? Да подними ты голову, Ксения! — воскликнул он.

Она вздрогнула, отвернулась.

Во дворе скрипнула калитка, кто-то крикнул:

— Есть хозяева?

Иван Филиппович вышел в сени.

— Здрасьте, — раздался радостный мальчишеский голос, — я знаю вас, вы председатель.

— Не ошибся, — ответил Иван Филиппович. — А вот я тебя, прости, не упомню.

— А я из райкома комсомола, Пыртиков. Новый инструктор. Что это за дело у вас тут с сектантами? Ченцов прямо панику поднял. Здесь она, сектантка-то эта?

— Ты бы поосторожнее, деловой человек, — сердитым шепотом проговорил Иван Филиппович. — Там она. Ксения ее зовут.

Ксения увидела широколицего крепыша с желтым пушком на щеках, с озабоченными глазами и решительными движениями.

— Здравствуй, — сказал он, — это ты и есть? Рассказывай, что случилось. Ченцов говорит, сектанты тебя прижали, силком хотят замуж выдать… Это же черт- те знает что — дикость! Не бойся, обязательно защитим. Били они тебя, значит?

— Никто ее не бил, — хмурясь, проговорил Иван Филиппович.

— Не били? — почти разочарованно переспросил Пыртиков. — Ну ладно, к этому еще вернемся. А ты мне вот что скажи: у вас в колхозе неделю назад была лекция на антирелигиозную тему. Ты ходила? Я узнавал — не было тебя. И на танцы ты не ходишь, в кино, говорят, тоже. Книг не читаешь. В Москву на экскурсию тебя посылали — не поехала. Это, знаешь никуда не годится. Ты сама сознательно отворачиваешься от жизни. Работаешь, правда, говорят, хорошо. Хорошо она работает, Иван Филиппович?

— Слушай, может, ты в другой раз зайдешь, а? — Иван Филиппович побагровел, сжал кулаки.

— А что такое? — Пыртиков изумленно огляделся.

— Господи, ну что вам всем надо от меня, что? — с отчаянием сказала Ксения. — Уходите, надоели мне все…

— Ты знаешь, ты держи себя в рамках… — начал было Пыртиков, но Иван Филиппович сжал его руку:

— Хватит, помог.

Он проводил Пыртикова во двор и снова вернулся.

— Не обращай внимания, Ксения, очень уж горячая голова у парня… Прошу тебя, повремени, не делай глупость… И еще: сходи, пожалуйста, на ферму, посмотри, как там дела. Вообще, не сиди дома.

— Хорошо, я схожу, — сказала Ксения.

Но никуда она не пошла ни в этот день, ни на следующий. Едва только ушел Иван Филиппович, как в дверях показался Василий Тимофеевич. Никогда еще не видела Ксения у него таких холодных глаз, такого заостренного, с побелевшими губами лица.

— Кто был? — резко спросил он не своим, чужим грубым голосом.

— Председатель. На ферму просил сходить, — ответила Ксения.

— Молиться надо… О боге думай, а ты о чем? О свинье! Знаю, болтала вчера — силком тебя замуж выдают. Кто? Может, я заставляю? А? — Он медленно шел к ней, щеки его горели, красной становилась переносица. — Хочешь господа ослушаться? Скажи! Не позорь верующих, мир рад языками почесать. Кончилось наше терпение: от общины отлучим, иди в темноту мирскую, купайся в ихней грязи. Отлучу!

— Нет, брат, нет! — в ужасе прошептала Ксения.

— Тогда молись, тогда забудь обо всем, пусть один господь живет в твоем сердце! На колени, грешница!..

Ксения упала на пол, забормотала молитву. Брат Василий сидел у окошка, заунывно читал библию. Долго молилась Ксения, но сегодня молитва не успокаивала ее. Она чувствовала только усталость во всем теле, снова ощутила тяжесть в голове, но ни умиротворения, ни того сладкого восторга, которые обычно приносила ей молитва, не было. Неожиданно Ксении показалось, что кто-то стоит в дверях, смотрит на нее, она подняла голову и увидела Алексея, его измученное лицо. Он плакал. Слез не было ни на щеках, ни в глазах, но Ксения все равно видела их. Это они проложили глубокие морщины вокруг его рта.

Алексей видел ужас в ее глазах. Два любящих человека, они смотрели друг на друга, словно через пропасть, которую нельзя преодолеть не погибнув…

Впрочем, нет, можно! Еще не поздно. Ему нужно только произнести заветное слово «Верую!» — и все изменится. Ах, если бы он знал, что есть бог, он обратился бы к нему с молитвой! Но Алексей знал, что бога нет.

Впрочем, откуда ты знаешь, что бога нет, самонадеянный человечек? Разве только тупицы верят в силу и справедливость бога, разве одни ханжествующие старушки вымаливают себе царство небесное или лишь юродивые и недоумки ищут у бога утешения? Разве вера не помогала жить умам поглубже Алексеева ума, сердцам отважнее и чище Алексеева сердца? Разве вера не приносила им радость, как приносила сотням людских поколений?

Откуда же ты знаешь, есть бог или нет, Алексей Ченцов? Когда-нибудь ты задумывался над этим? Ты ведь сейчас подумал о боге оттого, что отчаялся, оттого, что жизнь загнала тебя в лузу, как бильярдный шар. И ты, как многие слабые духом, даже не веря, на всякий случай, готов воздеть глаза к небу и просить: «Если ты есть, господи, сделай, чтобы все было хорошо, сделай, сделай». Ты бессилен, поэтому ждешь чуда. Ну что ж, произнеси эти слова, проси у бога милости, Алексей. Может быть, он есть — бог. Откуда ты знаешь, что нет бога? Тебе сказали в школе, что нет, и ты поверил, в комсомоле сказали, и ты опять поверил, в армии сказали, и ты снова поверил. Ты верил на слово, но сам никогда не задумывался над этим. Попроси у бога милости, Алексей, попроси, может быть, он услышит, а не услышит, никто и знать не будет о минутной твоей слабости. Смирись и скажи: «Верую, господи». Ну, скажи, ведь это тебе ничего не стоит, это совсем не трудно.

«Скажу! Но какого бога просить, чтобы не ошибиться? Их там много на небесах, они уже приложили ладошки к ушам, чтобы услышать мою молитву, и каждый небось кричит: „У меня проси, я сильней“».

Их сотни там, на небесах, богов, они бессмертны, поэтому там собрались давно забытые безработные боги — Митра, Осирис, Зевс. Им уже делать нечего, они тоскуют от скуки много бесконечных веков. Может быть, у них попросить милости? Или не надо: они забыли свое ремесло, они давно ушли на пенсию, предоставив управлять миром тем, кто помоложе, — Аллаху, Христу, Будде? Может быть, у этих просить помощи? Но кто из них сильнее, кто главнее? Ведь они ссорятся друг с другом из-за власти, ведь каждый из них считает истинным богом себя и всем, кто не верит в него, пророчит страшные муки в загробном мире. Всем. И тем, кто не верит ни в какого бога, и тем, кто поклоняется другим богам. Какому же богу молиться, у кого просить, чтобы не ошибиться? Или богов не выбирают? Или боги даются при рождении человека по цвету его кожи? Только потому, что он, Алексей Ченцов, родился в России, он должен верить и безропотно служить Христу? Но ему противен этот бог. Он противен Алексею жалкой своей проповедью непротивления злу насилием, своим чрезмерным честолюбием, требующим от человека лишь одного — бездумного подчинения, рабства. На земле бесчисленное множество богов, а человек должен служить себе самому.

Ссорьтесь, боги! Никто из вас не изменит того, что должно случиться, потому что вам не подвластны ни жизнь, ни смерть.

— Ксения… — сказал он.

Василий Тимофеевич сидел спиной к двери, он вздрогнул, испуганно вскочил со стула, встал между Алексеем и Ксенией.

— Чего тебе, голубок? — спросил он. — Не беспокой ее…

Алексей молча отстранил его. Ксения закрыла голову руками, зашептала: