Завещаю четырем стихиям
[5]то что имел в недолгом владенье
мысль отдаю огню
пускай цветет огонь
земле которую любил чрезмерно —
бесплодное зерно моего тела
а воздуху слова и руки и стремленья
то есть лишние вещи
капля воды
то что осталось
пусть кружит между
землей небом
пусть будет дождиком прозрачным
снежинкой папоротником мороза
пускай не достигая неба
к долине слез моей земле
верность храня росой вернется
камень долбить капля за каплей
скоро верну четырем стихиям
то что имел в недолгом владенье
не возвращусь к источнику покоя
На первом плане видно
статное тело эфеба
упирающийся в грудь подбородок
подогнутое колено
рука как мертвая ветка
он закрыл глаза
отрекается даже от Эос
ее пальцы вбитые в воздух
и распущенные волосы а также
линии ее одеянья
образуют три круга скорби
он закрыл глаза
отрекается от медных доспехов
от шлема который украшен
кровью и черным плюмажем
от сломанного щита
от копья
он закрыл глаза
отрекается от всего света
в тихом воздухе свисают листья
дрожит ветвь тронутая тенью улетающих птиц
и только сверчок укрытый
в живых еще волосах Мемнона
[6]убедительно возглашает
хвалу жизни
Нике прекраснее всего в тот момент
когда колеблется
правая рука прекрасная как приказ
оперлась о воздух
но крылья дрожат
потому что Нике видит
одинокого юношу
бредущего длинной колеёй
военной дороги
в серой пыли среди серого пейзажа
скал и редких кустов можжевельника
этот юноша вскоре погибнет
чаша весов на которой лежит его жребий
резко качнулась вниз
к земле
Нике страшно хотелось бы
подойти
и поцеловать его в лоб
но она боится
что юноша не успевший познать
сладость ласки
познавши ее
может быть побежит как другие
во время битвы
Нике поэтому колеблется
и решает в конце концов
остаться в позе
которой ее научили скульпторы
Нике стыдится минутного колебанья
ведь она понимает
что завтра на рассвете
должен лежать этот мальчик
с отверстой грудью
закрытыми глазами
и терпким оболом отчизны
под коченеющим языком
Вот он – Арион —
эллинский Карузо
концертмейстер античного мира
драгоценный как ожерелье
или скорее как созвездье
он поет
морским волнам и купцам заморским
тиранам и погонщикам мулов
у тиранов чернеют короны
а продавцы лепешек с луком
впервые ошибаются в счете не в свою пользу
о чем поет Арион
подлинно никому неизвестно
главное он возвращает миру гармонию
море баюкает ласково землю
огонь разговаривает с водой без злобы
лежат под сенью одного гекзаметра
волк и олень ястреб и голубь
а ребенок дремлет на гриве льва
как в колыбели
гляньте как улыбаются звери
люди готовы питаться белыми цветами
и все так славно
как было в начале
это он – Арион
драгоценный и многопевный
слушателям головы кружащий
он стоит в метели песнопений
у него восемь пальцев как октава
он поет
Лишь когда из лазури на западе
тянутся шафрановые нити
что означает приближенье ночи
Арион учтиво кивнув головою
прощается
с погонщиками мулов и тиранами
лавочниками и философами
и в порту садится
на спину прирученного дельфина
как же он прекрасен —
говорят девушки об Арионе
когда он плывет в открытое море
одинокий
увенчанный венком горизонтов
После огненного ливня
на луговине пепла
под стражей ангелов столпились толпы
с уцелевшего взгорья
мы можем окинуть взором
блеющее стадо двуногих
правду сказать их немного
добавляя даже тех что придут позже
из житий святых из хроник сказок
но довольно этих рассуждений
перед нами
горло долины
из которого рвется крик
после свиста взрыва
после свиста тишины по взрыве
этот голос бьет как источник живой воды
это как нам объясняют
крик матерей от которых оторваны дети
ибо как оказалось
спасены мы будем поодиночке
ангелы-хранители беспощадны
надо признать у них тяжелая работа
она его просит
– спрячь меня в зенице ока
в ладони в объятьях
мы всегда были вместе
ты не можешь теперь меня оставить
когда я умерла и нуждаюсь в нежности
старший ангел
с улыбкой разъясняет недоразуменье
старушка тащит
трупик любимого кенаря
(все животные умерли чуть раньше)
он был такой милый – рассказывает она со слезами
все понимал
что скажешь
голос ее заглушается общим воплем
даже лесоруб
о котором трудно подумать такое
старый сгорбленный мужичище
прижимает к груди топор
– он всю жизнь был мой
и теперь тоже будет мой
он кормил меня там
прокормит тут
не имеете права – говорит он —
не отдам
те которые как кажется внешне
без боли подчинились приказам
идут опустивши головы в знак примиренья
но в стиснутых кулаках прячут
ленты пряди волос обрывки писем
и фотографии
которые как думают наивно
отобраны у них не будут
так они выглядят
за мгновенье
до того как окончательно их поделят
на тех кто скрежещет зубами
и тех кто поет псалмы
