Разодетая в пух и прах, первая модница и красавица, моложавая статс-дама, графиня Прасковья Александровна, ехала в карете следом за каретой императрицы вместе с мужем, недавно произведенным в генерал-аншефы. Красавица графиня всегда весьма заботилась о своем внешнем виде и все равно неуловимо уступала неброской, но внушающей благоговение, благородной внешности императрицы. Сей факт Прасковья примечала всякий раз и тщилась хоть как-то приблизить себя к умению держаться подобно государыне. Не отличаясь строгостью нрава, она была счастлива, что подруга ее не журит за частые увлечения и измены мужу. Она с ужасом думала, что было бы, коли на месте государыни Екатерины была бы, к примеру, Анна Иоанновна! Она вспомнила греческого купца Маруцци, имеющего торговый дом в Венеции, с кого и начались ее похождения. Ах, как он ухаживал! Жаль, что оказался скуповатым кавалером…

Графиня мельком взглянула на породистое лицо мужа. Строг и неразговорчив ее супруг, и дети, рожденные от него, почему-то не выживают… И чего он хмурится? Разве она виновата, что муж поссорился с ее братом, известным на весь мир, Главнокомандующим русских войск, героем Отечества, Петром Румянцевым? Она отвернулась к окну. Карета подъезжала к красавцу – Аничковому дворцу. Токмо намедни императрица поделилась с ней мыслями о приобретении оного для своего нового любимца Потемкина Григория. Что ж, на то она и государыня, дабы делать дорогие подарки своим приближенным. Графиня вздохнула: эх, коли б у нее была таковая возможность, все бы приглянувшиеся ей мужчины были бы у ее ног. Хотя и без того ей, красавице, нечего жаловаться. Она всегда имела, кого хотела. Взять бы и Потемкина: сначала она испробовала его мужскую силу и влюбилась, понеже невозможно было не влюбиться в оного богатыря! Паче того, кажется, она теперь в тягости от него. Даст Бог, сей ребенок, родившись, не умрет!

Императрица Екатерина Алексеевна более не представляла себе жизни без графа Григория Потемкина. Ее совсем не удивляли письма дипломатов, кои перлюстрировались ее кабинетом, где они писали своим монархам о великой любви русской Семирамиды, как ее когда – то прозвал Вольтер, к новому фавориту. Что сказать, коли она у нее доподлинно – великая! Ее такожде не удивляло, что прусский посланник, граф Сольмс и некоторые другие дипломаты докладывали своим королям, что Потемкин станет еще более влиятельным человеком.

Могло ли статься быть по-другому, коли он один мог быстро, с примерным результатом, упражняться делами, кои ей казались неподъемными и, которые она бы оставила до лучших времен. Он казался ей неким двигателем «перпетум мобиле», который заставлял вверенное ей государство развиваться во всех направлениях. Никакого застоя и раньше не было, но теперь все, казалось, бурлило в сумасшедшем течении событий. Рядом с ним каждый день сулил что-то новое и интересное. Ежели его, по какой-то причине, не было в Петербурге, день для нее казался, до обидного, серым и скучным, несмотря на то, что сама она всегда была окружена блестящими мужами не токмо по сути своей, но и по внешним данным. Молодых и не молодых военных, служащих, придворных сановников и других лиц во дворце всегда было предостаточно.

С самой первой их встречи ее привлек его почти двухметровый рост и красивое лицо. Екатерина не замечала, чтобы больной глаз его портил. Он, по ее мнению, токмо придавал ему паче мужественности. Перевязывая иногда черной лентой воспаляющийся глаз, появляясь на балах, приемах в таковом виде, он приковывал к себе восхищенные взгляды всех присутствующих, понеже выглядел весьма внушительно, и здоровый глаз его смотрел орлиным взором. Богаче его платья никто не надевал. Затмить он не мог токмо императрицу.

Первые минуты их появления сопровождались всегда некоторым параличом для придворных, настолько притягательна была их сиятельная пара. Как они шли, как сидели в кругу приближенных, как танцевали, как разговаривали друг с другом, все было предметом бесконечных обсуждений для присутствующих дипломатов, сановников, приглашенных гостей и придворных. И Потемкин, и императрица видели, каковое впечатление они производят на публику, и оное обстоятельство, естественно, в какой-то степени стало для них обыденным. Екатерина, по крайней мере, никогда не занималась самолюбованием. Все оное было мишурой, а ее главным желанием было чувствовать около себя, любящей женщины, настоящего, достойного ее, мужчину.

Прожив с Орловым десять лет, она ведала, каким прекрасным природным редким умом тот обладал, схватывая моментально суть проблемы, из которой он тут же находил выход. Но… его необразованность давала о себе знать. Другое дело с ее новым любимцем! Недолгие годы учебы в Церковной Семинарии и Московском Университете, любовь к книгам – дали свои плоды. С ним она готова бесконечно разговаривать на самые разные темы. А каковые послания он ей пишет! Из них Екатерина узнала, что она являет собой женщину неотразимой красоты. Потемкин постоянно говорил о ее прекрасных глазах, фигуре, царственной осанке, и паче всего, он восхищался ее умению держать себя.

– Фазан мой, – недоверчиво вопрошала она его, – неужто, ты и в самом деле считаешь, что нет более на свете женщины, умеющей, как ты внушаешь мне, так достойно держать себя?

– Ужели есть еще кто-то? Подскажи тогда, кто она. Поеду, полюбуюсь, сравню.

– Колико принцесс на свете, королев… К примеру, молодая и, сказывают, красивая королева Франции – Мария-Антуанетта, ее мать – императрица Мария Тереза…

При упоминании имени Австрийской королевы Потемкин рассмеялся:

– Уж не знаю – какая она. Но кажется мне курицей…

Екатерина ведала, что цесарская королева плевалась в ее сторону, считая развратницей, токмо и занятой тем, что меняла себе фаворитов. Желая выведать, как к оным разговорам относится ее любимец, она с опаской, но все-таки спросила:

– Отчего же, Перюша, ты так худо ее судишь?

Потемкин, выпятив губу, сказал пренебрежительно:

– А как она о тебе отзывается? Слыхивала? Что она о тебе может говорить! Что она знает? Неумная женщина не может быть красивой… для меня, по крайней мере.

Екатерина порывисто и нежно обнимала его.

Ни одна из их жарких ночей не проходила без его нежных нашептываний о ее женских достоинствах, так что в одно прекрасное утро, встав с постели невысокая Екатерина, вдруг почувствовала, как будто она стала выше, краше, притягательней. Словом – настоящей женщиной! Царицей мужских и женских сердец! Как говорил Потемкин: «Императрицей, каких не было и не будет!» И более об оном она не забывала. С того дня она являла собой все: государственную силу и власть, законодательницу, просветительницу и прочая, и прочая, но все в ней прежде всего являло женщину, кою невозможно было забыть. Она врезалась в память раз и навсегда. Многие влюбленные в нее мужчины, носившие в себе ее образ, готовы были отдать за нее жизнь безоговорочно. Обожающая ее Королева, токмо и успевала нашептывать ей, как смотрит на нее влюбленными глазами то один, то другой, а то сразу и несколько кавалеров сразу.

В голове графа Потемкина громоздясь, теснились планы по устройству российского государства, которые будут иметь место после поимки самозванца. Выслушивая с отменным вниманием прожекты, показывающие перспективы развития страны, государыня вполне соглашалась с оными. Григорий Александрович считал, что в стране худой контроль над населением, понеже слишком губернии велики, посему – их размеры надобно уменьшать. Он сетовал, что любому здравомыслящему государственному человеку понятно, что губернатору легче контролировать маленькую губернию, и приставам легче работать на меньшей территории, нежели на большей. Не мешало бы и Иностранной Коллегии, по его мнению, поупражняться, как того следует, дабы помочь полностью освободить христианские страны, таковые, как Греция.

– Греков надобно вызволять в первую очередь, – напористо настаивал он.

– Греки – первые православные…