– Что же генерал-поручик Федор Щербатов? Окончательно изгнан?
Екатерина изогнула бровь:
– Изгнан, не хочу и говорить об нем.
– Не худо было бы, государыня-матушка, учинить таковые же действия со стороны правительственных войск, каковые себе дозволяет Емелька Пугачев и его оборванцы.
– Что ты имеешь в виду?
– А что они делают с дворянством? Известно что: вешают и расстреливают. Вот и нам следует следовать их примеру. Авось, хоть сие устрашит сию голь беспортковую…
– Стало быть, ты полагаешь, оное поможет их усмирить?
– Не знаю, не ведаю, но более ничего мне в голову не приходит…
* * *
В Санкт-Петербург от фельдмаршала Петра Румянцева продолжали поступать победные сообщения: к концу апреля генералы Каменский и Суворов переправились через Дунай и очистили от турок Добруджу. Соединившись второго июня у Базаржика, они двинулись к Шумле.
В середине июня пришла благая весть: на турецком фронте генералы Каменский и Суворов, подойдя к Шумпле, осадили ее. Девятого июня, перейдя на левый берег Дуная, к ним присоединились основные силы во главе с генерал-фельдмаршалом Румянцевым.
Генерал-поручик Суворов паки отличился, теперь – под Козлуджей. Екатерина была в восторге от его военных удач: имея всего восемь тысяч человек, он смело атаковал 40-тысячный авангард турецкой армии. Как ей объяснил Григорий Потемкин, сей генерал учел, что сильный ливень промочил патроны у турецких солдат, носивших их в карманах за неимением кожаных подсумок, так, что их ружья не могли стрелять.
В тот самый день генерал-поручик граф Иван Петрович Салтыков нанес поражение противнику при Туртукае, генерал-фельдмаршал граф Петр Румянцев продолжал наступление на Шумлу, где уже находился бригадир Заборовский. Участь всей войны решил отряд бригадира Заборовского у Чалыкивака, на отрезке сообщений между Шумлой и Константинополем. Во вражеском гарнизоне началась паника, поднялся мятеж, коий визирь усмирил, но сам принял решение далее не сопротивляться. Войско Румянцева заперло Верховного визиря с двухсот тысячной армией в котле и перерезало ему все пути к Адрианополю, открыв тем самым путь на турецкую столицу. Русские захватили сто семь знамен и значков, тридцать орудий. Убитых турок на месте насчитали тысяча двести, пленных не брали. Русские потеряли двести девять солдат. Турки, вестимо, были потрясены. Как же тут Порта всполошилась, как запросила мира!
Когда моральный дух янычар был сломлен окончательно, и началось повальное бегство турок и татар, великий визирь Силахдар Мехмед-паша признал поражение и согласился на все условия победителей. Но на сей раз, Главнокомандующий русских войск не пошел на их уловки, заявив, что будет громить их до тех пор, пока не получит в собственные руки, подписанные турками документы мирного договора. Перепуганные турки сразу же сели за стол переговоров. В их столицу, к султану Абдул-Гамиду Первому, не успевали отъезжать курьеры с депешами. Сначала Силахдар Мехмед-паша предложил фельдмаршалу Румянцеву перемирие, на что непреклонный Главнокомандующий ответил:
«О конгрессе, а еще менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать… Ваше сиятельство знает нашу последнюю волю: есть ли хотите мириться, пришлите полномочных, дабы заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уж столько много толковано было. Доколе сии главнейшие артикулы не утверждены будут, действия оружия нашего никак не перестанут».
Таким образом, дабы избежать дальнейшего бомбардирования русскими, пятого июня в деревню Кучук-Кайнарджи, где находилась главная квартира Главнокомандующего графа Петра Румянцева, прибыли турецкие полномочные. Переговоры начались.
* * *
После того как Потемкин сумел склонить Екатерину на тайное венчание, он как с ума сошел. В каждом мужчине он видел соперника, коего ему хотелось непременно убить на месте, ежели окажется, что у него есть виды на императрицу. Уходя однажды поздно ночью, он так и пригрозил на выходе, что никого не пощадит, коли кто вздумает на нее взглянуть инако, нежели не как на государыню. Екатерина и рта не успела открыть, как он исчез за дверью. С трудом уснув, утром она ему отписала:
«Bonjour, mon coeur! Comment Vous portes Vous? Миленький, как тебе не стыдно. Какая тебе нужда сказать, что жив не останется тот, кто место твое займет. Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце. Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает. А тут бы одна амбиция, а не любовь, действовала. Но вычерни сии строки и истреби о том и мысли, ибо все это пустошь. Похоже на сказку, что у мужика жена плакала, когда муж на стену повесил топор, что сорвется и убьет дитятю, которого на свете не было и быть не могло, ибо им по сту лет было. Не печалься. Скорее ты мною скучишь, нежели я. Как бы то ни было, я приветлива и постоянного сложения, и привычка и дружба более и более любовь во мне подкрепляют. Вы не отдаете себе справедливости, ибо вы сами – истинная сладость. Вы милы чрезвычайно.
Признаться надобно, что и в самом твоем опасеньи есть нежность. Но опасаться тебе причины никакой нету. Равного тебе нету. Я с дураком пальцы обожгла. И к тому я жестоко опасалась, чтоб привычка к нему не зделала мне из двух одно: или навек безщастна, или же не укротила мой век. А естьли б еще год остался и ты б не приехал, или б при приезде я б тебя не нашла, как желалось, я б статься могла, чтоб привыкла, и привычка взяла бы место, тебе по склонности изготовленное. Теперь читай в душе и в сердце моем. Я всячески тебе чистосердечно их открываю, и естьли ты сие не чувствуешь и не видишь, то недостоен будешь той великой страсти, которую произвел во мне за пожданье. Право, крупно тебя люблю. Сам смотри. Да просим покорно нам платить такой же монетою, а то весьма много слез и грусти внутренной и наружной будет. Мы же, когда ото всей души любим, жестоко нежны бываем. Изволь нежность нашу удовольствовать нежностью же, а ни чем иным. Вот Вам письмецо не короткое. Будет ли Вам так приятно читать, как мне писать было, не ведаю».
Окончательно положив венчаться, Екатерина и Григорий стали рассуждать о месте своего венчания. Григорий настоял провести сей обряд в храме Святого Сампсония на Выборгской стороне Петербурга. Венчать по желанию Екатерины должон был ее духовник Иван Панфилов. На венчание приглашалось всего три человека: верная подруга Екатерины – Мария Саввишна Перекусихина, часто сопровождающий Екатерину в дороге, сподвижник в ее восшествии на престол, человек крутого нрава, камергер Евграф Александрович Чертков и племянник Потемкина, Александр Николаевич Самойлов. Все они дали слово чести не разглашать тайну.
К счастью, за два дня до венчания, Орловых не оказалось в городе и Екатерина, почувствовав себя свободнее, занялась подготовкой к нему. Детально обдумывая все мелочи касательно венчания, Екатерина положила добираться к храму на шлюпке. Поколику церковь Святого Сампсония стояла в отдаленной части города, на берегу Большой Невки, и, дабы добраться туда, надобно было пересечь Неву до Малой Невки, то удобнее всего была шлюпка с отборными гребцами. Таковая шлюпка полагалась фельдмаршалу князю Александру Михайловичу Голицыну, как главнокомандующему столицы. Екатерина велела ее приготовить супротив Сиверса пристани. Восьмое июня такожде являлось днем поминовения Полтавской битвы. Екатерина отправилась в Петергоф на Божественную литургию. Потемкин, распоряжавшийся в военном ведомстве, испросил о пушечном салюте, но Екатерина отклонила его на сей раз, дабы не смущать шведов накануне встречи с их королем Густавом Третьим. По окончании службы, императрица в тот памятный день принимала поздравления и жаловала к руке придворных, генералитет, чужестранных министров. Затем, вместе с Потемкиным направилась на торжественный обед с офицерами гвардейского Измайловского полка, понеже их полковой праздник приходился как раз на Пасху. После обеда, они вернулись в Екатерингоф на шлюпках в Летний дворец. Екатерина волновалась: до венчания оставалось совсем немного времени.
