Екатерина, обратив на него нежный взгляд, с благодарностью молвила:
– Я верю тебе, миленький. И думаю назначить тебя генерал-губернатором тех земель. Новороссийским губернатором.
Потемкин заулыбался. Ни слова не говоря, подошед, он схватил и закружил, заверещавшую государыню. Поставив ее, по ее визжащим настоятельным просьбам, важно сказал:
– Потемкин – губернатор Новороссии – правильное назначение! Ты об том не пожалеешь, государыня-матушка!
«Боже, ну и силищи в нем! – восхищенно думала Екатерина, оправляя пышное платье. – Таковую не легкую, кружил, аки перышко!».
– Знаю твою ревность ко мне и отечеству, мой милый, и в том не сумлеваюсь! – ответствовала она, горячо обнимая его.
Тридцать первого мая Потемкин был назначен генерал-губернатором Новороссийской губернии, а шестого июня, в день, когда князь Григорий Орлов получил официальное увольнение в отпуск, Захар Чернышев объявил Военной коллегии Высочайшее повеление, дабы Григорий Александрович Потемкин был зачислен в штатный воинский армейский список.
Вступив в Государственный Совет, новый фаворит, быстро вникнув дела внутренней и внешней политики, разобрался и во взаимоотношениях среди членов Совета. В короткое время, к вящему неприятию Орловых и Чернышевых, он взял бразды правления в свои руки. Такожде, он, весьма скоро, положил себе убрать из своего ведомства Алексея Орлова и Захара Чернышева, поскольку считал их своими соперниками на государственной службе и ревновал, что они в ближнем окружении императрицы. О своих намерениях он не стеснялся делиться с императрицей, повергая ее тем самым в глубокую дешперацию. Но и награда Екатерине от новоиспеченного сенатора была так велика, что она не скупилась на слова благодарности не токмо устно, но и письменно. Потемкин уже привык к запискам своей императрицы, и ожидал их с нетерпением.
Записки императрицы:
Князь Орлов никак не уезжает. Сегодни уверил, что едет отсель завтра.
* * *
Веселая и благосклонная ко всем Екатерина целыми днями токмо и думала, что о Потемкине, как вдруг получила от него записку, что за три дня, кои они не виделись, она к нему переменилась, ему о том сказывала известная всем дама. Екатерину, как холодной водой облили: видимо, Григорий паки приревновал ее к графу Федору Орлову, потому как она с ним намедни разговаривала. Она схватилась за спасительное перо:
«Нет, Гришенька, статься не может, чтоб я переменилась к тебе.
Отдавай сам себе справедливость: после тебя можно ли кого любить. Я думаю, что тебе подобного нету и на всех плевать. Напрасно ветреная баба меня по себе судит. Как бы то ни было, но сердце мое постоянно. И еще более тебе скажу: я перемену всякую не люблю. Когда вы лучше узнаете меня, вы будете уважать меня, ибо, клянусь вам, что я достойна уважения. Я чрезвычайно правдива, люблю правду, ненавижу перемены, я ужасно страдала в течение двух лет, обожгла себе пальцы, я к этому больше не вернусь. Сейчас мне вполне хорошо: мое сердце, мой ум и мое тщеславие одинаково довольны вами. Чего мне желать лучшего? Я вполне довольна. Если же вы будете продолжать тревожиться сплетнями кумушек, то знаете, что я сделаю? Я запрусь в своей комнате и не буду видеть никого, кроме вас. Естьли нужно, я смогу принять чрезвычайные меры и люблю вас больше самой себя».
На вечер она назначила ему свидание. Григорий оставался у нее до утра. Днем счастливая Екатерина писала ему:
«Миленький, какой ты вздор говорил вчерась. Я и сегодня еще смеюсь твоим речам. Какие счастливые часы я с тобою провожу. Часа с четыре вместе проводим, а скуки на уме нет, и всегда расстаюсь чрез силы и нехотя. Голубчик мой дорогой, я Вас чрезвычайно люблю, и хорош, и умен, и весел, и забавен; и до всего света нужды нету, когда с тобою сижу. Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце мое обыкновенно пробалтывает страсть. Знатно, что полно налито и оттого проливается. Я к тебе не писала давеча для того, что поздно встала, да и сам будешь на дневанье.
Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, дабы прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету. Мне ужасно как весело немножко пофинтарничать».
* * *
За Волгой в то же время, Емельян Пугачев, воспользовавшись несогласованностью действий генералов, прорывался из Уральских гор и двигался к Волге. Сообщение сие, вестимо, не радовало.
– Гриша, как страшно! – обратилась к Потемкину чуть ли не со слезами, Екатерина.
– Чего страшно? – переспросил граф, не поднимая головы от стола.
– Ведь их, крестьян, мильоны!
Потемкин, сосредоточенно созерцавший карту, повернулся к ней. Растерянный вид Екатерины заставил его подойти, обнять ее.
– Одолеем мы их, не волнуйся, – сказал он сердитым голосом. – Поставим на место! Скорее надо кончать с турками, подписать какой-никакой мир и войска с юга направить на нашего донского смельчака, Емельку. Очень хочется посмотреть, что он из себя представляет…
Екатерина, обмакнув слезы, поведала:
– Сказывают, бороду и усы носит, и серьгу в ухе. Совсем не похож на Петра Третьего. Мнимая княжна Тараканова, вообрази, утверждает, что он ее брат. Боже, каковые есть врали на белом свете! Сколько бед они натворили! – сетовала она сокрушенно.
Потемкин грузно разместился на диване.
– Ну, что? Я слыхивал – генерал Христенек прибыл с донесением о самозванке…
– О, да, вот донесение, – императрица быстро нашла и подала ему бумагу. – Гишпанский граф де Рибас, коего граф Орлов взял себе на службу, и генерал Христинек не зря поработали: обнаружили местонахождение нашей самозванки и вскоре возьмут ее обманом.
– Стало быть, осталось изловить ее! Я бы наградил похитителей изрядно!
– Согласна! Но, каков, как всегда, граф Алексей Григорьевич Орлов, везде успевает!
– Посмотрим, что она нам поведает по прибытии сюда.
– Надеюсь, граф сумеет ее вскорости изловить. А уж потом подробно, по прибытии расскажет о сей мнимой княжне все, что узнает.
Потемкин, внимательно дочитав бумагу, возмущенно всплеснул руками:
– Ну, Тараканова! Авантьюиристы, без вранья, никак не могут жить…
– Да, – подхватила его возмущенный тон Екатерина, – но как они, при помощи своего вранья, голову морочат простому люду! Так морочат, что крестьянский и работный народ привечают злодея Пугачева с колокольными звонами, благословением деревенских батюшек и хлебом-солью. Убивают своих помещиков и их приказчиков, вешают местных чиновников, жгут поместья, разбивают магазины и лавки. А теперь прямая угроза Москве, они уже орудуют в приграничных с московской губернией краях. Поди, и на Москву решатся пойти.
Потемкин побарабанил пальцами по ручке сиденья:
– До того не допустим! – сказал он решительно. – А с деревенских батюшек спросим. Не пускаешь меня, зоренька, в поход на оного злодея. А зря! Не было б его уже на свете.
Екатерина несогласно поджала губы:
– Нет уж, Гришефишенька! Береженного всяк бережет, не береженного лихо стережет! Указ, как ты пожелал, на выступление против самозванца генерал-аншефа Петра Панина готов. Пусть едет, повоюет противу пугачевцев. А ты мне здесь нужон!
Потемкин удивленно и вместе с тем удовлетворенно кивнул, дескать, все-таки Екатерина послушала его совета и правильно сделала:
– Петр Иванович, чаю, сумеет поймать разбойника, и мыслю, скоро! – сказал он уверенно.
– Пожалуй. А тебе, свет моих очей, надобно быть при мне. Кто иной мне поможет выстоять в таковое трудное время? Кто подскажет, посоветует бескорыстно? Токмо ты, сокол мой! Ради твоего присутствия при мне, я даже согласилась на противного мне Петра Панина. Еще и наделила его чрезвычайными полномочиями. Но что делать! Зато ты будешь со мной. Думаю, по твоему совету, вызвать с турецкой границы и генерал-поручика Александра Суворова.
