«Конец Вашего письма довольно доказывает противоречие в словах сумасброда. Получа единого чина, который сам собою миновать Вас никак не мог, не могла я скучать прозьбами о чинах. И Вы чины просить не могли, ибо Вы уже имели степень, выше которой лишь два чина. Один Вам дан, а другого – я и не помню, чтоб Вы просили, ибо Вы столько же, как и я, знали и имели принципи мои, но эта дурная голова слагает и разлагает фразы по своей фантазии, он берет от одной фразы слово и прикладывает его к другой. Оное случалось у меня с ним сотни раз, и не сомневаюсь, что вы и многие другие это замечали, и, может быть, что такожде в ту минуту, когда он взбешен, у него зло на уме, и, не будучи в состоянии обрести равновесие, он кипит от ярости, и возможно, что его на оное подбили другие. Я надеюсь, что вы уже имеете известия об особе, растерявшейся вчера во время скучного разговора, коий вы вытерпели. Прощайте, мой друг. Будьте здоровы. Мне очень досадно, что вас встревожил сумасброд».
Ночь Екатерина, обдумывая происшедшее: вестимо, теперь, когда Потемкин стал вице-президентом Военной коллегии, он становился в положение начальника по отношению к генерал-фельдцейхмейстеру армии, коим являлся Светлейший князь Григорий Орлов. Вестимо, ему не могло оное понравится!
Екатерина с трудом заснула под утро. Проснувшись, сразу вспомнила объяснение с Орловым и настроение сразу испортилось. Не хотелось вставать с постели, чувствовала себя совсем больной. Перекусихина и так, и эдак уговаривала ее подняться, забыть выходку вспыльчивого, но зато отходчивого князя Орлова. В десять часов вдруг Королева принесла записку от своего двоюродного брата. Князь Орлов сообщал, что уезжает. Через два часа, вполне остывший опосля вчерашнего бурного объяснения с императрицей, совершенно спокойный, он явился просить увольнение, о чем Екатерина радостно сразу же известила своего любимца через шталмейстера Льва Нарышкина:
«Сумасброд прислал сказать мне, что он уезжает, и действительно пришел ко мне проститься. Я велела обер-шталмейстеру послать вам эту записку, как токмо он уедет. Он едет в город. Я не хотела ему в том противоречить, так как он хочет остаться там лишь на короткий срок и там будет легче с ним справиться. Он удручен и подавлен и показался мне более спокойным. Я весьма довольна, что он уехал отсюда. Добрый вечер, мой друг, завтра пришлите сказать мне, как вы себя чувствуете. Я очень скучаю без вас».
* * *
Весьма большой неприятностью для Екатерины стала просьба адмирала Спиридова об отставке. Ссылаясь на усталость и нездоровье, он просился на покой. Екатерина понимала: адмирал был обижен, что в основном все лавры получил граф Алексей Орлов, хотя, понятно, именно Спиридов был тем самым главным командующим, который планировал и осуществлял нападение на вражеский флот. Но не могла же она наградить двух человек, как главного победителя. Сие невозможно. Екатерина еще не подписала приказ о его отставке, чая, что он изменит свое решение. Окроме того, она всячески старалась активно использовать его. Намедни просила генерала Потемкина спросить у адмирала, много ли греки получали во флоте в виде жалованья и провианта. Сражавшиеся против своих угнетателей греки поступали на русскую службу, и, решив не испытывать судьбу, дабы не попасть под репрессию турок, они через Алексея Орлова подавали прошения о переселении в Россию.
Императрица выспрашивала у Сприридова, каковые доходы будут достаточны для жизни новых поданных. Посоветовавшись с Потемкиным, она решила расселить греков в Керчи и Еникале, отошедших России по мирному договору, такожде по городам и крепостям Азовской губернии. Азовскому губернатору Василию Алексеевичу Черткову был направлен от Потемкина ордер с указанием: принять под Всемилостивейшие Ее Величества покров всех служивших в войсках греков вместе с их фамилиями. Постепенно юг страны, Новороссия населялась христианским миром, особливо, армянами и греками. Императрица как раз рассматривала бумаги, касательно Новороссийских дел, как вдруг, открылась дверь: в комнату входил Григорий Потемкин, что-то грызя, кажется, яблоко. Екатерина автоматически поднялась навстречу. Пухлые губы Григория плотно сжаты, зубы жуют, глаз смотрит весело. Ее огромный Циклоп склоняется, целует руку и щеку. Ни слова не говоря, удобно усаживается и устремляет на нее пристальный взгляд. Екатерине хочется подойти, сесть рядом, прижаться к нему, поцеловать, но тот спокойно надкусывает огромное яблоко и медленно разворачивает карту на низком столе у дивана.
– Что же мы будем иметь от оной турецкой войны? – деловито любопытствует ее любимец, разглядывая карту, хотя прекрасно знал о дивидендах шестилетней войны.
Екатерина смеется:
– Вы же знаете, Григорий Александрович, не хуже меня!
– Что я ведаю? – ответил тот невозмутимо. – Знаю, что провозглашена теперь независимость Крымского ханства, кубанских татар от Османской империи, такожде, как и от Российской империи. Сие я знаю. Да, еще то, что Россия передает «татарской нации» города и земли, отвоеванные русскими солдатами в Крыму и на Кубани, а такожде земли между Бугом и Днестром до польской границы и территорию, ограниченную реками Бердою и Днестром. А что же Россия имеет?
Екатерина, как на экзаменационной поверке, облизнув вмиг пересохшие губы, ответствовала:
– Россия присоединяет город Керчь, крепость Еникале, а такожде форпосты на Черном море – Азов и Кинбурн. Контрибуцию в четыре с половиной миллиона рублев. Жаль токмо, что крепость Очаков и ее уезд остаются во владении Турции. Хотя, поставленные в безвыходное положение турки, могли бы на большее согласиться.
– Жаль, жаль… Могли бы, вестимо! – сверкнул глаз Потемкина. – Однако, и то правда, что нам все крайне нужны войска здесь. Колико же можно позволять мнимому императору Пугачеву разгуливать по матушке-России? – он ободряюще взглянул на Екатерину. – Решение твое смягчить условия Кучук-Кайнарджийского мирного договора есть весьма и весьма премудрое решение.
Екатерина незаметно перевела дух:
– Чаю, так оно и есть. Радует, что наши русские торговые корабли теперь смогут пользоваться на Черном море теми же привилегиями, что и французские, и аглицкие. Опричь того, за Россией признается право защиты и покровительства христиан в Дунайских княжествах. Спасибо, сей пункт нам подсказал наш дипломат Алексей Михайлович Обресков.
– Да, Обресков – голова! – согласился Потемкин.
Он встал. Расставив ноги и, сунув руки в карманы, он смотрел на карту с высоты своего роста.
– Ну, что ж, – сказал он, помолчав, – однако, не густо. Но, по меньшей мере, знатно, что Россия получила право иметь свой флот на Черном море, хоть и без пушек, и право проходить через Босфор и Дарданеллы. Сие ужо кое-что… А мы, государыня-матушка, – он повернулся к ней лицом, – еще поупражняемся над тем, дабы весь Крым забрать себе, да и турок со временем разгромить и Константинополь вновь учинить христианским.
Слова сии Потемкин говорил твердо, безапелляционно и так уверенно, что императрица бросилась его обнимать и целовать.
– Господи, Григорий Александрович! Неужто, сии твои намерения с Крымом и Греческим прожектом когда-либо сбудутся!
Потемкин посмотрел на нее свысока.
– Наивяще! – ответствовал он с задором. – Однако, я думаю, что мир с ними будет непродолжителен, понеже туркам он невыгоден. Они будут строить нам всяческие хитроумные козни и препоны.
Екатерина Алексеевна села за стол, молвила невесело:
– Не сумлеваюсь: и с контрибуцией будут морочить голову, и наши корабли будут задерживать или не пропускать через пролив. Худо еще и то, что мы согласились на то, чтоб татары признавали духовную власть турецкого султана, как главы мусульман. Сия власть даст султану оказывать на татар немалое влияние.
Потемкин, желая рассеять ее печаль, бодро сказал:
– Время покажет. Да не боись, зоренька! Мы себя в обиду не дадим ни туркам, ни татарам. Все сложится не худо, поверь, я же с тобой!
