***

  Надоеда хромал. Колченогий, кривой, он не ходил - переваливался. Но при этом никогда не отставал от Хранительницы. Она парила между деревьями, плавно огибала стволы, раскланиваясь со старыми знакомыми. А Надоеда ковылял следом. Молча. Против обыкновения он не пыхтел, не приминал с шумом траву и не задевал ветви. Девочка полетела быстрее, деревья слились в буро-зелёную стену, раскланиваться и любезничать с ними уже не было смысла. Но верный слуга не сдавался. Хранительница мягко спустилась на землю, став боком к Надоеде, так чтобы он видел не лицо, а маску.

  - Я не выброшу подарок.

  - Вы прекрасно знаете...

  - Да, - короткий выдох.

  - Вы неправы, - тихо и спокойно сказал Надоеда.

  'Лучше бы кричал', - подумала девочка.

  Надоеда обошёл вокруг Хранительницы. Она делала вид, будто его рядом нет, но всё-таки украдкой посматривала на горбуна. Девочка задержала взгляд дольше необходимого, и тот угодил прямо в чёрно-зелёное болото глаз Надоеды, что влажно блестело из-под прорезей маски. Горбун наклонил голову, постоял и ушёл в чащу, шумя листвой. Девочка сглотнула, крепко сжала предплечье, впитывая каждое подрагивание подарка, каждый щелчок как последний, но Надоеда больше не появился. Хранительница продолжила путь.

  Истинные обитатели леса - не звери, но духи, - предпочитали жить в глубине чащи, скрываясь от времени и чужаков. Но иногда те бывали слишком настырны. Вот и вчера непрошеные гости успели натворить бед. На маленькой полянке виднелась угольно-чёрная с пепельными прожилками проплешина, она появилась вчера вечером. Лес сильный и не злопамятный и один костёр забудет быстро, но рядом с костром было заячье гнездо, где жило одно из старейших семейств. На загривках и кончиках ушей зайцев рос мох: они стали больше, чем животными.

  Почуяв чужаков, чудесные звери разбежались и бросили гнездо. Кроме одного, самого маленького зайчонка. Любопытный, он выглядывал из кустов, и пришельцы заметили отблески костра в глазах-бусинах. Тепло рук, радость тайны манили слишком сильно, а люди были не прочь поиграть с милым гостем: ласкали, гладили, угощали едой. Только одна заметила, как поникли уши у зверька, как безвольно свесилась лапка с ладони, как он задрожал. Защитница потребовала отпустить зайчонка, но её не послушали. Возникла ссора, девушку прогнали прочь, а остальные продолжили забавляться со зверьком. Только когда дрожь превратилась в конвульсии, люди испугались. Они бросили зверька у гнезда, собрали вещи и ушли. Всё это пересказали Хранительнице травы и листья, с утренним ветром передавая новость от одной соседки к другой.

  Из кустов показалась мать семейства, крупная, размером с молодого кабана. Весь загривок и спину покрывал серо-зелёный мох. В чёрных влажных глазах - тревога. Движением мордочки она поманила хозяйку леса к разорённому гнезду. В середине гнезда, свитого из трав и мягкого ивняка, на подстилке из листьев лежал зайчонок. Светло-песочного цвета, он почти не отличался от тысяч своих собратьев, только кончики ушей зеленели. Неудивительно, что пришельцы в сумраке не заметили ничего странного. Зайчонок едва дышал: его бока неровно и слабо подрагивали. Глазки Зайчихи блестели и взгляд не отрывался от Хранительницы. Девочка бережно взяла светлый комочек и кончиками пальцев погладила его. Комочек не шевельнулся. Тогда Хранительница надвинула маску на лицо и накрыла умирающего ладонью. Её ладони, маленькие, воздушные, почти скрыли зайчонка.

  Она зажмурилась. Споткнулся о ветви и остановился ветер, замолкли листья, травы пригнулись к земле, будто пытались спрятаться. От Хранительницы по лесу разливалась тишина; затопив низины, она поднималась выше и выше... Время замерло и не двигалось, пока зайчонок не пошевелился. Он молотил лапками по воздуху, но его крепко держали тонкие пальцы Хранительницы. Он ещё не очнулся, сама жизнь управляла им, выгоняя из тельца смерть. А за спиной хозяйки леса пепелище превратилось в чёрно-бурую кашу: на угольной плеши собралась туча муравьёв. Они откалывали угли по крупицам, растаскивали золу и уносили под землю. Хитиновое море исчезло так же внезапно, как и появилось, оставив после себя голую землю. А затем по краям безжизненного пятна пробились первые ростки. Колыхаясь на ветру, робко, но настойчиво, они стремились к свету, и вот зелёная волна поднялась и смыла остатки смерти.

  Хранительница раскрыла ладони. Зайчик смотрел на неё недоумевающе, осознав, что проснулся совсем не там, где заснул. Он повертел головой, заметил своё семейство, прыгнул к ним. Они радостно пищали, весело кувыркались и стучали лапами по земле.

  Девочка встала, отряхнула белое платьице и сдвинула маску набок. Когда она собиралась уходить и повернулась к гнезду спиной, Зайчиха оторвалась от детей и прильнула к ноге Хранительницы. Та погладила Зайчиху и почесала загривок. Мягкая шерсть приятно щекотала ладонь. Уголки губ девочки задрожали и сами потянулись вверх. Она хотела погладить ещё, но мать семейства ловко вывернулась и ускакала к своим. Девочка вздохнула и ушла в чащу, к Яблоне. И уже не видела, как Зайчиха бросила взгляд на фигуру в белом платье, принюхалась и сморщила носик.

  ***

  Склон холма на границе леса был крутой, испещрённый оврагами и обрывами. Когда-то давно его сильно размыло ливнями, часть холма просто снесло в долину, как раз туда, где потом появилось село и железная дорога. Много деревьев тогда пострадало, но были и те, кто выстоял. Корень одного из таких героев торчал из земли прямо над склоном, на нём и сидела девочка, болтая ногами. Чёрный голый корень, над которым нависал чёрный голый лес. После первого снега всё вокруг посерело и потускнело, даже волосы Хранительницы: огненно-рыжие пряди поблёкли, стали бурыми. Лес приготовился отойти ко сну, всё было как всегда, как заведено природой.

  Но Хранительница изнывала от скуки.

  И это было что-то новое. Девочка задумалась: нет, тоска давно сидела в груди, только скрытая под спудом Леса, а сейчас он заснул и ослабил хватку. И поползли дни один за другим в тягучем ожидании, вот только неизвестно чего.

  Пытаясь развлечься, она всё чаще наблюдала за станцией. Вот пришёл поезд. Не узкий и стройный поезд с людьми, а грузный и пузатый, весь заваленный какими-то чёрными камнями и брёвнами. Он громыхал меж холмов каждые три дня, сначала в одном направлении, изнемогая от тяжести, затем назад, бодро и весело, словно спешил к себе в нору. Хранительница с тоской посмотрела на предплечье. Две тонких палочки тихо бежали по белому кругу и не могли выбраться за него. Всё как и заведено природой.