Каким же должен быть Карл Смелый, чтобы достичь этой цели, т. е. превзойти всех государей мира в добродетели, а также не нанести урон тому «зданию, которое его знатные предки основали прежде»[51]?
Вслед за Знанием самого себя перед герцогом в «Обращении» предстает Трудолюбие, олицетворяющее традиционную христианскую добродетель, но получившее у Шатлена несколько иное название – Забота (Soing, Soucy, Cure). Ей противопоставлена праздность, как один из главных пороков государя. Трудолюбие или Забота – очень важное качество, поскольку быть государем – тяжелое бремя. Ибо он в конечном итоге открывает и закрывает подданным путь к спасению[52]. Шатлен сравнивает государя с капитаном корабля, чьей задачей является провести судно через все препятствия к «порту спасения» (port de salut)[53]. Следовательно, он должен уделять повышенное внимание человеческим делам (Consideration des humains affaires), которые, словно морские волны, переменчивы, непостоянны, сегодня спокойные, а завтра бурные, т. е. государь имеет дело с нестабильностью, действуя то во время мира, то во время войны. Поэтому ему следует добрыми законами устанавливать порядок в своих владениях, проявляя строгость и великодушие в зависимости от ситуации и от того, что советует ему разум. Для того чтобы привести своих подданных к спасению, государь должен добиваться выполнения всеми своих обязанностей, сам являя пример этого, и «не давать никому отдыха, пока не будет преодолена опасность»[54]. Когда Шатлен писал об этом, он еще не подозревал, какую причудливую форму приобретет стремление Карла Смелого быть трудолюбивым государем. Прозвище «Труженик», данное ему О. де Да Маршем, свидетельствует об этом[55]. Из его сочинений следует, что герцог всегда сам вникал во все дела[56], лично контролировал расходы и назначения пенсионов[57], участвовал в заседаниях совета, выслушивал мнения всех его членов, два раза в неделю давал аудиенции, чтобы внимать жалобам даже самых бедных своих подданных[58]. О последнем с некоторой долей недоумения пишет и сам Шатлен: герцог давал аудиенции три раза в неделю, перед ним читали петиции и жалобы, которые он разрешал так, как ему это хотелось, проводя за этим занятием до трех часов. При этом автор отмечает, что не видел и даже не слышал, чтобы в его время так поступал какой-либо другой государь[59]. С одной стороны, это отличает Карла Смелого от его отца, который не заботился о государственных делах и особое пренебрежение испытывал к финансам[60]. С другой же – Шатлен не приветствует то, что герцог слишком много времени посвящал занятию делами, ибо это не подобает такому государю, как герцог Бургундский[61], хотя такое поведение герцога объяснялось и особым характером его принципата – высокой долей персонального участия государя в управлении по причине недостаточного развития органов власти.
По мнению же автора, идеальный государь должен придерживаться «золотой середины» между пренебрежением и чрезмерным участием в решении проблем своей страны[62]. Подобный подход к оценке деятельности государя, точнее труда, который он должен принимать на себя, выглядит вполне традиционным и демонстрирует знакомство Шатлена с многочисленными «зерцалами», находившимися в библиотеке герцогов Бургундских. В первую очередь нужно упомянуть о сочинении Кристины Пизанской, нарисовавшей идеальный образ государя в лице короля Карла V. Именно этот монарх представляет пример уравновешенного сочетания труда и отдыха государя, который помогает ему надлежащим образом исполнять свои обязанности[63]. Несомненно, такое равновесие в случае с Карлом Смелым отсутствует. Причем замечает это не только Шатлен. И если Оливье де Да Марш восхищается трудолюбием государя, то Филипп де Коммин видит в этом источник неудач и болезней герцога[64].
Однако можно ли только этим объяснить упреки автора по отношению к Карлу Смелому? По всей видимости, нет. Дело в том, что невозможно рассматривать политические воззрения Шатлена, как и любого другого автора, в отрыве от общественно-политической мысли эпохи и того территориального образования, к которому они принадлежали. В нашем случае сама его хроника в определенной мере отражает позицию элиты Бургундского принципата и помогает очертить круг лиц, занимавших высокие позиции в бургундской придворной иерархии, с которыми Шатлен был знаком и чьи взгляды разделял. Среди них следует отметить хрониста и гербового короля ордена Золотого руна Ж. Лефевра де Сен-Реми, а также сеньоров де Круа (Антуана, Жана и его сына Филиппа), Филиппа По, сеньора де Да Рош. Все они были рыцарями ордена. На капитуле ордена Золотого руна 1468 г. в Брюгге среди претензий, предъявленных Карлу Смелому рыцарями, фигурировал и упрек в чрезмерном труде, что, по их мнению, могло негативно сказаться на здоровье герцога в пожилом возрасте, и в стремлении лично отправлять правосудие[65]. Тогда как самому Карлу Смелому были близки совсем иные идеи, почерпнутые из античной литературы, в частности из сочинений Цицерона и итальянских гуманистов, переведенных еще для герцога Филиппа Доброго Жаном Мелио, в которых акцент делается, например, на необходимости для правителя лично вершить суд и сделать свое правосудие доступным для любого, ищущего справедливости[66]. При этом Карл не учитывает, например, социальную принадлежность человека, вынося ему приговор. Так же как он расправляется с совершившим преступление простолюдином[67], он поступает со знатным сеньором, что вызывает негативную реакцию как родственников (например, в случае с бастардом де Амейд), так и самого Шатлена[68]. Безусловно, в этом плане новый герцог отличался от своего отца. По мнению В. Паравичини, квинтэссенцию его политики можно определить несколькими понятиями: общее благо, справедливость, закон и порядок, величие государя[69]. Это выразилось нагляднее всего в ордонансе об организации отеля герцога, в котором «долго царила распущенность (вольность)»[70]. Именно с него он начал, решив навести порядок в принципате. При этом вместе с новым герцогом к власти пришла и новая политическая группировка, начавшая формироваться еще в бытность его графом Шароле и состоящая из преданных ему людей[71]. Кто были эти люди? Наиболее близкий круг составляли Ж. де ла Тремой, Г. де Бримё, Ш. де Тернан, Ф. де Кревкер и Ф. де Ваврэн[72]. К этому списку можно добавить также бывшего наставника графа Шароле А. Анерона, будущего канцлера Г. Югоне, братьев Г. и Ф. де Клюни, сеньора де Грутхуса и О. де Ла Марша. Именно со многими из них ассоциируется т. н. «новая политическая теория» (термин В. Паравичини), которая определит деятельность Карла Смелого в период его правления. Основным в этой теории представляется сочетание (несколько переработанных) идей гражданского гуманизма и нарождавшегося абсолютизма. В библиотеке герцогов присутствовали многочисленные переводы итальянских гуманистов, например, работ Буанаккорсо да Монтеманьо, Джованни Ауриспы и других, в которых ставится проблема необходимости служения на благо государства, «общего блага»[73]. Наиболее отчетливо эти идеи просматриваются в речах канцлера Гийома Югоне на Генеральных штатах 1473 г. и самого Карла Смелого на Генеральных штатах 1475 г. Первый постоянно отмечает, что государь действует не для собственной выгоды, а на благо подданных, претерпевая всяческие трудности[74], второй же указывает на то, что скорее он служит своим подданным, чем они ему, поскольку он постоянно находится в заботах, в то время как они предаются радостям жизни[75]. Налицо попытка преодолеть представление о герцоге как об одном из феодальных сеньоров и подчеркнуть публичный характер его власти. В то же время Карл Смелый высказывает и идею о высшей власти государя, которая дарована ему Богом. Подданные в свою очередь обязаны полностью ему подчиняться, ибо в противном случае они совершат преступление lese-majeste[76]. Интересно высказывание по этому поводу Т. Базена, утверждавшего, что Карл впредь не хотел испрашивать согласия сословий на взимание налогов, но собирать их как «господин»[77]. Сюда же можно добавить свидетельства современников о нежелании герцога прислушиваться к советам.
