Двадцатый век, характеризовавшийся заметными успехами социологии и структурализма, привнес значительные изменения в исторический дискурс в области политической истории. Одним из важнейших новшеств стал интерес исследователей к изучению феномена власти и властвования, зародившийся под влиянием работ М. Вебера, Ж. Эллюля, Н. Элиаса и М. Фуко, в которых основное внимание уделялось социологическому анализу условий, средств и принципов осуществления власти[5]. Важным моментом стало усиление внимания к сфере духовной жизни, в том числе к изучению общественно-политической мысли, частью которой являлась и политическая пропаганда. В истории идей уже больше не видят «только абстракции без реального значения»[6], но признают влияние, оказываемое на сознание людей политической и социальной действительностью.
Одной из главных тем в политической мысли позднего Средневековья являются рассуждения о персоне правителя. Отнюдь не удивительно, ибо именно монархический принцип управления преобладал в средневековой Европе как на уровне центральной власти, так и местного суверенитета[7]. Во Франции усилению внимания к этому вопросу во многом способствовали Столетняя война и острый внутриполитический кризис, вызванный болезнью короля и борьбой за власть арманьяков и бургиньонов. По всеобщему убеждению, от государя в конечном итоге зависело, сможет ли королевство преодолеть все тяготы и разорения войны и междоусобных распрей. Следовательно, фигура короля и его личные качества и способности стали преобладающей темой в политических концепциях в позднесредневековой Франции.
Понимание того, что для хорошего управления страной и обеспечения мира и счастья подданных государь должен быть совершенным, образованным и обладающим всеми добродетелями, вызвало к жизни жанр наставлений – «зерцал государя». Они появились впервые еще в IX в. и определяли качества, необходимые для правителя. Причем почти во всех произведениях перед читателем предстает практически один и тот же идеальный образ, воспроизводимый как докторами университетов, так и поэтами и писателями. Все они рисуют нереальный, далекий от действительности портрет государя благочестивого, смиренного, мудрого, благоразумного, смелого, справедливого и щедрого[8]. Это было обусловлено главным образом характерным для средневекового человека этическим сознанием, основанным на христианской морали[9]. Однако, несмотря на традиционность образа, создаваемого на страницах этих сочинений, «зерцала» не лишены определенных специфических черт, диктуемых прежде всего конкретно-исторической действительностью. Одним из первых, кто обратил внимание на невозможность рассмотрения образа государя вне того политического общества, которое его окружает, был Иоанн Солсберийский[10]. После него практически все наставления государям проникнуты рассуждениями о социальной и политической действительности.
Бургундские историки, представители политического образования, правители которого желали превратить его в самостоятельное государство, также не проходят мимо вопроса о том, каким должен быть государь. В своих сочинениях О. де Да Марш, Ж. Шатлен, Ж. Молине и другие авторы так или иначе затрагивают эту проблему, не упуская возможности указать читателям на добродетели и пороки различных европейских правителей. В данной работе нам хотелось бы рассмотреть произведение официального историографа Бургундского дома Жоржа Шатлена, адресованное Карлу Смелому, в котором автор постарался донести до герцога свои размышления об идеальном государе, каким, по его мнению, должен стать новый герцог Бургундский.
Жорж Шатлен принадлежит к тому направлению во французской литературе второй половины XV – первой четверти XVI в., представители которого получили название «Великих Риториков» («Grands Rheto-riqueurs»). Творя в период между Франсуа Вийоном и Пьером Ронсаром, они до конца XX в. не считались достойными исследования, ибо в их сочинениях видели лишь признаки декаданса. Однако Шатлен, в отличие от многих из своих собратьев по этому литературному направлению, отнюдь не находился всё это время в забвении, но вызывал интерес прежде всего как историк, а не поэт. Именно хрониста видят в нём, начиная с XVII века[11], причем хрониста т. н. «бургундской школы». Этим условным термином объединяются историки герцогов Бургундских, сочинения которых направлены в основном на прославление своих сеньоров-герцогов и оправдание их политики противостояния французским королям.
«Самый знаменитый из всех историографов», – так отзывается о нём его современник Оливье де Да Марш, добавляя, что в отличие от него самого, составляющего «Мемуары» на основе лично увиденного, Шатлен, сидя в своей комнате, занят сбором и тщательным изучением всех донесений, мнений участников событий, поступающих к нему отовсюду[12]. Де Да Марш, безусловно, прав, ибо статус официального историографа подразумевал такую работу. Резиденция Шатлена располагалась в Валансьене, куда так же, как и в другие региональные центры принципата, стекались копии распоряжений и приказов герцогов, а также копии международных договоров[13]. Использовал он и данные из Палаты счетов в Лилле[14]. Любопытно, что другие бургундские хронисты, принимаясь за свои сочинения, указывают о намерении описать события, свидетелями которых они были, для того чтобы Шатлен мог ими воспользоваться в составлении своей истории[15]. Немаловажную роль в информировании историка играли его личные контакты и дружба с некоторыми придворными (сеньором де Тернан, Филиппом По, Филиппом де Круа и др.). Так, перед нами предстает образ, подобный тому, каким его нарисовал де Ла Марш. Кроме того, такая трудоемкая работа предполагала наличие целого штата помощников. Прямых указаний на его существование, однако, нет. Но можно, по крайней мере, утверждать, что один помощник точно был. Это Жан Молине, будущий преемник Шатлена[16].
Как и для многих других хронистов, написание истории не было основным занятием Шатлена. Долгое время он и не помышлял об этом, с головой окунувшись в придворную жизнь.
Жорж Шатлен родился в 1415 г.[17], возможно, в графстве Алост, как он сам утверждает на страницах своей хроники. По матери он принадлежал к знатной фламандской семье Мамин, а по отцу происходил из среды богатого бюргерства Гента, что, однако, не помешало ему влиться в ряды бургундской знати, разделять ее настроения и предубеждения. Отчасти этому способствовала позиция цеха перевозчиков, к которому принадлежала семья Шатлена: во всех конфликтах Гента с герцогами Бургундскими его члены были лояльны по отношению к власти. Важной вехой в жизни будущего историографа была его учеба в университете Лувена, где он изучал грамматику и риторику, возможно, под руководством Антуана Анерона.
Последний считается одной из ключевых фигур в распространении гуманистических идей в Нидерландах[18]. Кроме того, именно он вскоре станет наставником графа Шароле – сына Филиппа Доброго. После окончания университета Шатлен участвует в военных кампаниях герцога Бургундского. Однако его военный опыт ограничивается более коротким периодом времени, чем автор показывает в своих сочинениях. Он возвращается в Гент, где пытается наладить торговую деятельность, но терпит крах в 1440 г. После Аррасского мира Шатлен направляется ко двору Карла VII. Находясь в окружении советника короля Пьера де Брезе, он участвует в посольствах к Филиппу Доброму. Возвратившись в 1444 г. во Фландрию, Шатлен переходит на службу к герцогу Бургундскому, который поручает ему различные дипломатические миссии.
