– Мама, ты не переживай. Я завтра же поговорю с отцом. Пусть он возьмет меня в артель хоть на самую грязную работу. Буду бревна тесать, мусор носить, плоты по реке гонять. Мне теперь все нипочем. Вот увидишь, теперь мне все нипочем. Не плачь, – он ласково обнял мать и прижал к сердцу.

Ни один ребенок так не относился к ней, как Сергей. Даже в детстве она замечала, что Евдоким и Вероника были всегда с отцом, а Сергей рядом с нею. Она пыталась приблизить их к себе, но они скупо принимали ее ласки, ничего не давая взамен.

Сергей помог матери подняться и они пошли домой. Дома Варвара обо всем рассказала Гавриле и детям.

– По праву перстень сей принадлежать должен Евдокиму, но коли ты нашел его и бредишь им давно, как я понимаю, – тут Гаврила посмотрел на мать, которая и вправду давно уже забила голову Сергею этим перстнем, – пусть у тебя он будет. Пусть. Ты как, Евдоким? – спросил он у старшего сына.

– Да мне-то что. Пусть носит, может, тогда за ум возьмется. Ежели и вправду колечко заговоренное – должен, – ответил Евдоким и вышел на улицу, где уже запрягали лошадей, чтобы поехать за почтмейстером.

Сергей, не помня себя от счастья, раньше Евдокима запрыгнул на телегу и, подождав отца, они втроем поехали за телом погибшего.

– Я вижу, перстень начал действовать, – ухмыльнувшись в бороду, заметил Гаврила, видя, как Сергей ловко правит парницей. Раньше его и верхом-то редко можно было увидеть.

– Дитя еще, – ответил Евдоким и стал вглядываться в сгустившиеся осенние сумерки.

Два оставшихся до бала дня семья Юзовых занималась отправкой тела почтмейстера домой, чтобы его там похоронили. И соседи, и окружающие с пониманием отнеслись к подобным хлопотам.

– Вот ведь молодцы! Не бросили, – одобряли одни.

– А куда ж деваться, не оставишь же на дороге человека, – добавляли другие.

– Остальным, может, и наплевать, а они – глянь! Хорошо воспитал их Гаврила, – завидовали третьи. И все как один удивлялись искренней заботе Сергея о покойном.

– Ведь лихоимец какой был!

– Всему свой срок наступает, вот и образумился парень.

– Говорят, он у отца работать стал, – удивлялась соседка Анисья.

– Побатрачишь, пожалуй, коли к балу дворцовому дело идет, – иронично заметил ее сын Филимон.

Вот так, в спешке, разговорах, пересудах да делах пролетели два дня. Ни Гаврила, ни Варвара не могли нарадоваться на Сергея. Все у него получалось, со всеми ладить стал и работы домашней не чурался. А как попросил отца в артель его взять, тот чуть не поперхнулся за столом, но, принимая во внимание его усердие и искренность просьбы, не отказал.

– Завтра работаем до полудни, а потом собираемся во дворец, – объявил Гаврила и, тяжело поднявшись из-за стола, направился в опочивальню.

Вероника захлопала в ладоши, Сергей от радости застучал ложкой по столу, наигрывая известную мелодию, а Евдоким поморщился.

Варвара с любовью смотрела на младших детей, которые обсуждали свои наряды и учили друг друга манерам поведения и правилам этикета при дворе. Только Евдоким безучастно слушал разговор брата и сестры.

– А ты чего ж молчишь? – спросила его мать.

– А чего мне? Я такой любви к этим сборищам не испытываю, – ответил он и, широко зевнув, отправился спать.

– Скучный он, – ответила Вероника.

– Тебе, смотрю, я всех веселей кажусь, – сказал Сергей и подмигнул ей.

– Да, ты и вправду лучше стал. Не знаю, отчего это? – она лукаво улыбнулась. В действие кольца она не верила, а предполагала, что братец ее влюбился, оттого и стал дюже сноровистым и покорным перед отцом.

Поздравить Гаврилу Юзова с таким успехом, как приглашение во дворец, пришли друзья и знакомые семьи. Одним из них был богатый купец, торговавший солью, Никанор Мордвинов, медлительный мужик с тяжелой поступью. У Никанора был сын Семен, одних лет с Евдокимом, который нынче служил в полку императорской гвардии.

Семен славился лихим нравом и смелым характером. Про него говорили, что сидеть в седле он научился раньше, чем стал ходить, и теперь почитался за лучшего наездника в полку. Не было ни одного жеребца, которого Семен не сумел бы объездить, а посему – и ни одного соратника, не уважающего его.

Всем он старался помочь, молодых обучить – не угрозами и насмешками, а кропотливыми объяснениями и примерами на собственном опыте. Юнцы только смотрели и удивлялись головокружительным скачкам и лихой езде Семена.

Когда ушел Семен в гвардию, затосковал Никанор и стал еще чаще заходить к Юзовым, делясь то бедами, то маленькими радостными событиями, о которых сообщал в своих письмах сын.

В один из таких дней, когда пришла очередная весточка от Семена, прослезился Никанор и стал изливать свою душу пред Гаврилой. Хотя и давно жил Никанор рядом, а знали о его прошлой жизни мало.

– Э-э-эх! Была б жива Матрена! Жена моя, покойница. Вот порадовалась бы за сыночка нашего! – роняя скупые мужские слезы в подставленный бокал с вином, говорил Никанор.

Гаврила вздохнул. Сергей, сидевший рядом, виновато спрятал глаза, но не ушел.

– Судьба-то, она у всех разная, Никанор. Ты уж не огорчайся, живи тем, что есть. Не мудрено, что и поговорке поверишь: «Бог дал, Бог взял». Ты уж сильно не печалься. Люди еще хлеще повидали, и то живут. Каждый мирится со своим горем-то, – успокаивал его Гаврила.

– Так-то оно так. Да тяжко на душе всякий раз, как вспомню, что не уберег, недосмотрел и вовремя слов хороших сказать не успел. Так и ушла на тот свет, не услышав от меня ничего доброго, – продолжал кручиниться Никанор.

– Ох, ты и меня засовестил совсем. Признаюсь, что и в моей жизни грешок был. Не поделили мы с братом своим наследства и, разругавшись, покинули друг друга. А теперь что? Вот, получил письмо от людей чужих. Помер браток, а так и не свиделись, – Гаврила тяжело вздохнул.

Никанор, видно, заинтересовался историей друга.

– А ты хоть узнавал об нем? Может, дети у него? Внуки? Ты хоть грехи замолить съездил бы. А может, и меня взял бы с собой. На Псковщине, говоришь, жил братец?

Гаврила кивнул.

– У меня там знакомые купцы живут.

– Я уже сам об этом подумал, – сказал Гаврила.

Они долго еще сидели за столом, изливая друг другу душу.

Гаврила вспоминал брата, а Никанор, от одиночества и незаживающей раны, разговорился до полуночи.

– Ох ты, батюшки! – стукнул себя кулаком по лбу Никанор, взглянув на часы. – Ты чего ж меня не гонишь? Вам ведь завтра во дворец, а я тут как перепелиха трещу! – он суетливо засобирался и, выглянув в окно, стукнул себя еще раз. Уже на пороге он обернулся и сказал:

– Ты ента… про меня-то не забудь, коли надумаешь на Псков двинуть. Ага?

– Конечно, Никанор, конечно, – Гаврила устало зевнул и потянулся.

В письме, автором которого был неизвестный писарь, сообщалось, что умершего Петра Юзова некому было и похоронить. Умер он на чужбине, не в родной стороне, и потому не сразу нашла скорбная весть семью его брата.

«За что пропал человек, никто не знает, – продолжалось письмо, – только вот схоронил я его в своей стороне и теперь пишу вам, чтоб знали, где ваш брат покоится. По делам торговым он здесь был, да что-то случилось у него. Все время какую-то женщину поминал, да не понял я ничего. Гаврилою тебя зовут, Петро говорил. Все прощения хотел у тебя попросить перед смертью, да не успел. Ты уж прости и прими от него оберег ваш родовой. Надеюсь, в целости он до вас дойдет».

…Сергей видел сон. Но вот какой, вспомнить не мог. Что-то приятное. Утром за столом он рассказал матери об этом.

– Это тебя перстень направляет. Ты сны свои запоминай и не делай людям зла. Вот тогда ты и станешь богатым и удачливым.

– А что ж дядька Петро не стал, удачливым? Ведь богат был, – спросил Сергей.

– Ох, сыночек, не знаю я. Еще покойный дед ваш, отец Гаврилы и Петра сказывал, чтоб осторожней они были. В жизни своей зла людям не чинили и сами добро делали, вот тогда и придут к ним богатство и почести. Молил он их об этом и перед смертью самой наказал так. Видно, не слишком Петро к заветам отцовым прислушался, раз помер так, что чужим людям пришлось хоронить. Спаси, Господи, и сохрани, – испуганно молилась Варвара.