– Кто хочет работать над дипломным проектом в данной области?

Те студенты, которых интересовало обсуждаемое направление, поднимали руки, после чего они направлялись в соответствующее подразделение. Уже были перечислены все специальности, существующие на данном предприятии, а вот пять человек, в числе которых были я и Вадим, так и не подняли руки. Переглянувшись с Репиным, Тартаковский заговорщицки предложил:

– Ну что ж, нерешительные, пошли.

Все оставшиеся пять студентов отправились в другую комнату, где за длинным столом сидели два молодых человека, которых Тартаковский представил:

– Наши сотрудники, кандидаты технических наук Александр Александрович Курикша и Пётр Алексеевич Бакут. Оба бывшие физтехи.

– Георгий Петрович, у нас бывших не бывает, – поправил начальника Репин, закончивший Физтех примерно в то же время, что Бакут и Курикша.

Тартаковский сел во главе стола, Репин пристроился между «бывшими», а напротив разместились юные физтехи. Подчёркнуто иронизируя, Тартаковский сказал:

– Так как не определивша яся «великолепна я пятёрка» ничем не интересуется, то ей придётся заняться теорией. А если серьёзно, то мы берем вас на стажировку в наш теоретический отдел, конкретно в лабораторию Репина, которая занимается синтезом оптимальных систем, создаваемых нашим КБ. Вся лаборатория состоит из бывших, простите, просто физтехов, так что вам здесь будет вполне комфортно. К сожалению, должен предупредить, что по окончании практики возможно не все смогут остаться в нашем отделе. Однако обещаем постараться помочь вам перейти в то подразделение, тематика которого будет наиболее соответствовать вашим научным устремлениям, а пока, давайте, определимся с научными руководителями.

После того, как Вадим получил Курикшу, а Сергей – Бакута, Тартаковский обратился ко мне с вопросом:

– Что вам больше нравится: физика или математика?

Я ответил, что математика и тогда Репин предложил:

– Георгий Петрович, запишите его ко мне.

Так я сыграл в ящик и стал учеником Репина. Александр Меньшиков оказался у Тартаковского, а Виктор Буреев – у Кузнецова.

Теоретический отдел, возглавляемый Тартаковским, входил в ОКБ-30, которое совсем недавно выделилось из Конструкторского Бюро (КБ-1), появившегося, по рассказам старожил, на рубеже сороковых – пятидесятых годов при весьма любопытных обстоятельствах. В то время группа преподавателей и слушателей Ленинградской Военной Академии Связи под руководством профессора П.Н. Куксенко предложила, как им тогда казалось, ряд новых методов для наведения радиоуправляемых ракет. Чтобы обратить внимание разработчиков на эти методы, Куксенко, будучи руководителем дипломной работы Сергея Берии, сына всесильного руководителя КГБ, предложил своему ученику включить эти методы в его дипломный проект. Сей дипломный проект был отослан на отзыв в два московских специализированных научно – исследовательских института. Нетрудно догадаться, что отзывы были исключительно превосходными. Через пару месяцев после получения диплома Сергей защитил кандидатскую диссертацию (некоторые старожилы утверждали, что кандидатская была присвоена прямо во время защиты диплома), а ещё через пару месяцев специально для реализации изложенных в ней технических предложений в Москве было создано КБ–1, главными конструкторами которого оказались недавно защитивший диплом и диссертацию С.Л. Берия и руководитель его дипломного проекта П.Н. Куксенко. В новое конструкторское бюро из Ленинградской Академии были переведены доктора наук Н.А. Лившиц и Г.П. Тартаковский.

Когда арестовали отца Сергея, а вслед за ним и самого Сергея, КБ–1 возглавили А.А. Расплетин и Г.В. Кисунько, между которыми сразу же началась борьба за лидерство. Расплетин сумел захватить все основные направления работ КБ–1 кроме работ по созданию экспериментального образца системы ПРО, что досталось Кисунько. Несколько лет Кисунько не вылезал с полигона, но все эксперименты заканчивались неудачно. И вот, наконец, (когда уже был подготовлен приказ о смещении Кисунько) 4 марта 1961 года во время очередного эксперимента противоракета, запущенная из Казахстанского полигона, сбила боевую часть баллистической ракеты, стартовавшей из Астраханской области.

Вскоре специально для работ по ПРО из подчинения Расплетина было выделено ОКБ–30, начальником которого назначили Кисунько, а его заместителем по науки – Н.А. Лившица. Для теоретических исследований проблем ПРО Г.В. Кисунько создал специальный отдел, который возглавил профессор Г.П. Тартаковский. Сюда и попала «великолепная пятёрка». Вскоре ОКБ-30 было преобразовано в ОКБ «Вымпел».

Лаборатория Репина размещалась на втором этаже в большой комнате с окнами, выходившими на строившееся здание Гидропроекта. Каждый из дипломников получил в этой комнате свой стол, который служил как бы его материализованной пропиской.

Лаборатория представляла собой некий, небольшой отросток Физтеха от общего корня, только этот корешок стал самостоятельным и питали его два профессора: Тартаковский и Репин. Первый решал все административные вопросы, что обеспечивало тепличную жизнь его подопечным физтехам, а второй – украшал и цементировал эту жизнь своим талантом, бескорыстностью и честностью.

Если бы теперь кто-то из «великолепной пятёрки» вспомнил о Кореневских страшилках, то искренне над ними посмеялся. Вскоре все физтехи, проходившие практику в отделе Тартаковского, получили пропуска со свободным выходом, а кодовый замок на двери в лабораторию служил хорошей защитой от чужих глаз. В углу лаборатории стоял стол, на котором лежала шахматная доска. Каждый в любой момент мог «размяться», т. е. подойти к «шахматному» столу, раскрыть доску и расставить на ней фигуры. Это служило молчаливым приглашением «размяться» кому-нибудь из «уставших» сотрудников. Кто-то обязательно откликался, и тогда, не нарушая общей рабочей обстановки, между двумя партнёрами выяснялись отношения, после чего игравшие возвращались на свои рабочие места и продолжали разбираться с соскучившимися по ним формулами.

Если я продолжал сомневаться в том, что поступление на Физтех было для меня благим поступком, то распределение в лабораторию из бывших физтехов было определённо большой удачей. Никто из наших научных руководителей не тащил никого в науку. Каждому предоставлялась уникальная возможность осмотреться и самому определить свой дальнейший путь. А главное – это было единое братство, не нарушавшееся никакими внешними веяниями или опасными сквозниками.

Через много, много лет я с Леонидом Философовым, одним из старейших сотрудником Репинской лаборатории, путешествовал по островам Французской Полинезии. Мы сидели в шезлонгах на палубе круизного теплохода и я, только что вернувшись с празднования еврейского 5769-ого Нового Года (Rosh Hashanan), рассказал Лёне о том, как оно происходило.

– То, что ты неделю назад ходил смотреть, как евреи встречают субботу, я могу это объяснить простым любопытством, но, скажи, пожалуйста, зачем тебе их Новый Год? – полубопытствовал Лёня.

– Это и мой Новый Год. У меня мама еврейка, – объяснил я.

– Не может этого быть, – тихо промолвил Лёня и после минутного молчания пояснил, – когда мы работали у Тартаковского, меня как-то пригласили в отдел кадров и отправили в Московский Университет агитировать дипломников идти работать к нам на предприятие. При этом очень чётко проинструктировали, чтобы я особое внимание обращал на фамилии. Впрочем, с фамилией у тебя всё в порядке.

– Ну, Лёня, тогда я тебе открою и другие тайны. У Жени Котова и Геннадия Ивановича Осипова мамы тоже еврейки, у Вадика Выгона – отец еврей, да и у Армена Манукяна с Серёжей Юмашевым тоже кое-что еврейское в крови имеется. А Юра Харитонов – так и полный еврей.

– Что ж получается, выходит в нашей лаборатории мы имели почти четверть этих… – он ещё не сообразил, как «этих» назвать, как вдруг его осенило – неужели, и Тартаковский тоже…?