Но это меня мучает. Я не умею врать людям. Особенно мне не хочется врать маме. При условии, что с Этери они подруги, и даже не знаю, что сказать ей, если вдруг мама спросит.

Но мама не спрашивает в лоб, а я предпочитаю молчать. Честно говоря, я сам до конца не понимаю, что у меня с Этери. И если мы вдруг официально объявим о каких-то отношениях, обратно дороги не будет. Мы оба это понимаем и поэтому ничего не делаем.

И когда я возвращаюсь в Москву, то первым делом иду на встречу с друзьями. Но спустя час понимаю совсем другое: я не хочу с ними быть. Мне не смешно и скучно. Я отдал бы все, чтобы оказаться сейчас с Этери, даже, если бы нам пришлось при этом просто молчать.

Я пишу ей сообщение : что ты сейчас делаешь?

Ответ приходит спустя десять минут : «Читаю в кровати и пью чай».

«Я хочу к тебе»,—зажмуриваюсь и отправляю.

«А что тебе мешает?».

И я понимаю, что да, мне ничего не мешает, кроме каких-то барьеров в голове. И я улыбаюсь, прощаюсь со всеми и вызываю такси. Набираю Этери и спрашиваю, что привезти.

—Мандарины,—просто говорит она.

А я бегу в магазин и выбираю три разных вида, беру бутылку вина и вскакиваю в машину.

Когда Этери открывает мне дверь, я понимаю, что она домашняя и сонная…а еще какая-то словно простывшая.

—Акклиматизация,—говорит она и просто пожимает плечами.

—Тогда буду варить глинтвейн вместо обычного вина,—предлагаю я и она соглашается.

Стою у Этери на кухне , включаю конфорку, наливаю вино в кастрюлю, отыскиваю специи: имбирь, корица, гвоздика, перемешиваю, кладу пару долек мандаринов для вкуса. Все это делаю скорее привычными движениями, не думая, что происходит. Этери сидит в кресле, забравшись туда с ногами и наблюдает. Свет падает на ее лицо и золотые волосы и кажется слишком хрупкой с своем кухонной кресле.

Наливаю глинтвейн по большим расписным глиняным кружкам и даю ему немного остыть. Сам подхожу к Этери и нежно целую ее, а потом подхватываю на руки и несу в спальню. Она от неожиданности вскрикивает, а потом обхватывает меня руками за шею и проводит ногтями за ухом. Я чувствую, как от этого дрожат колени и, поэтому, опускаю ее на кровать, закутывая в одеяло.

Приношу глинтвейн и мандарины, кормлю Этери и вытягиваюсь рядом с ней на кровати. Мы включаем фильм с Джулией Робертс «Ешь. Молись. Люби», но Этери засыпает раньше, чем заканчивается кино. Я смотрю, как она спит, касаюсь губами ее горячего лба и выключаю свет.

Потом выхожу из квартиры, захлопывая дверь, вызываю машину и сижу на лавочке, смотря на зимнее небо. Внутри меня тепло. Когда я думаю про спящую в кровати Этери, мне хочется улыбаться.

Дома меня встречает мама и задает вопрос, на который я не знаю, что ответить.

—Дань, где ты так долго был?

Я подбираю слова, а потом говорю:

—Готовил глинтвейн.—и ухожу от остальных расспросов в душ.

Я думаю о том, что на дальнейший логический вопрос «кому», мне придется слишком долго подбирать слова. Мама не готова узнать правду. Да я и сам не готов еще признаться в ней.

Возвращаюсь с душа и нахожу на телефоне короткое сообщение от Этери: «Спасибо, Дань».

И мне с одной стороны хорошо, а с другой очень гадко. Мне кажется, что своим молчанием я ее предаю.

А потом мы идем на День Рождения Дианы. С нами еще и Дудаков и Алина, рядом в которыми мы не показываем своих эмоций. Особенно рядом с Алиной, потому что Этери всегда слишком ревностно оберегала свою личную жизнь ото всех. И вроде бы все хорошо, но мне постоянно чего-то не хватает. И только дома я наконец понимаю чего. Я хочу засыпать с Этери и просыпаться рядом с ней, но мы настолько погружены в работу, что не думаем ни о чем другом. Подготовка к Чемпионату Европы занимает все свободное время и энергию.

Алина не готова и ее шатает в эмоциях от «я все сделаю» до «Я ничего не хочу делать». И я вижу, как это постепенно выматывает Этери, которая до сих пор не до конца пришла в себя о трудностей прошлого года.

Я беру Алину на себя, оставляя Этери за другими заботами и другими учениками. Поэтому мы видимся еще немного реже, но подготовка к чемпионату важнее, и поэтому все идет постепенно, а я не тороплю события. Так даже проще. Если мы не проводим много времени с Этери, мне не нужно никому врать, кто она для меня.

В Минск мы едем все вместе. В том числе и Дудаков с Эдом. Я никак не могу понять, зачем он всегда увязывается за нами, особенно теперь, но Этери, похоже, все устраивает. Она опять заказывает нам номера рядом в отеле и погружается в тренировки с головой.

После короткой программы Алина первая и мы все немного расслабляемся. Вначале идем все вместе играть в керлинг, а потом расходимся спать. И только в номере я понимаю, что больше не могу знать, что Этери так близко, а я не рядом с ней. Иду в магазин за мандаринами и стучусь в соседнюю дверь.

—Ну, наконец-то,—улыбается Этери и целует меня.—Я думала, ты уже никогда не придешь.

И мне становится так безумно легко и хорошо. Она здесь, я тоже тут. И больше ничего не имеет значения. Мы целуемся несколько минут, наслаждаясь друг другом, пока Этери не тянет меня на кровать и прижимается сильнее. Я теряю голову от ее шепота и смеха и перестаю сопротивляться.

—Не сдерживай себя,—шепчу Этери, кусая ее за ухо.

—Не буду,— стонет она.—Не даром у нас одна глухая стена…

И это сводит меня с ума окончательно и бесповоротно.

Мы лежим на кровати, тесно прижавшись друг к другу, а Этери прячется у меня на груди. Впервые за долгое время мы засыпаем вместе и не должны ни перед кем оправдываться.

—Расскажи мне сказку,—сонно просит она и проводит своими длинными пальцами по ребрам.

Я целую Этери со всей нежностью, на которую способен и говорю:

«Теперь я расскажу вам историю о счастье. Все знакомы со счастьем, но иным оно улыбается из года в год, иным только в известные годы, а бывают и такие люди, которых оно дарит улыбкой лишь раз в их жизни, но таких, которым бы оно не улыбнулось хоть раз, — нет.»

И в этот момент я понимаю, что мне для счастья нужно сейчас предельно мало—засыпать рядом с Этери после стольких дней разлуки и чувствовать ее кожей, и, конечно, сердцем.

Утром я просыпаюсь один. Пытаюсь понять, где Этери, но она не оставила ни записки, ни сообщения. И это меня раздражает. Мне хотелось поцеловать ее утром и видеть ее улыбку, но теперь этого всего нет. И мне очень зло.

На завтраке Этери тоже нет. Она не отвечает на сообщения, хотя и читает их, а потом на третий мой звонок берет , наконец, трубку и спокойно говорит : «Мы с Эдуардом решаем рабочие вопросы. Увидимся на тренировке».

Пока Этери еще не повесила трубку, сквозь пространство прорывается голос Аксенова:

—Тебе сколько сахара в кофе положить?

И тишина.

Я злюсь. Мне хочется позвонить Эду и сказать : «Дубина, она не пьет кофе с сахаром. Только сливки и корица».

А еще больше хочется перенабрать Этери и высказать ей то, что на завтрак были ее любимые круасаны и она все пропустила. А еще, что у меня ее пропуск…и еще…

Но я ничего не говорю, а возвращаюсь в номер, хлопнув дверью. Этери появляется спустя минут пятнадцать. Я слышу, как она направляется в душ, что-то ищет в шкафу, но сам не иду к ней. Этери заходит за мной сама, я вижу ее, свежую после душа, пахнущую какими то цветами, в своей трогательной куртке с лисичкой и рыжим мехом на капюшоне. Она жует мои мандарины и протягивает на открытой ладони дольку.

—Не хочу,—зло говорю ей и понимаю, что она начинает закрываться.

—Дань, ты чего?—удивленно смотрит на меня Этери.

Мне нужно бы остановиться и сдержать себя, но я уже не могу:

—Я проснулся утром один. А ты ушла…

Этери дергается, как от удара, и вдруг четко произносит:

—В Новогорске я тоже проснулась утром одна, а ты ушел.

И в этот момент мне хочется просто сдохнуть, обнять ее просить прощение за все, но между нами уже стена, а вокруг люди. Мы идем молча, подбирая Дудакова. Этери ест мандарины, а я понимаю, что хочу сейчас обнять ее и никуда не отпускать, но от нежной вчерашней Этери сейчас не осталось ничего, а мне от этого невероятно плохо.