Он был. Боже, как же это было больно признавать, но сейчас его и вправду нет. И вот, что действительно важно — память о Джинёне дарит ему шанс быть счастливым. Есть человек, который его помнит и ценит каждый миг, проведённый рядом с ним. Бэ, думается девушке, был бы неимоверно счастлив, зная, что этот самый человек — Ханыль.

Она любит. Не так, как ему бы хотелось, но не меньше, чем остальных близких людей в её жизни.

Любит. Скучает.

И, оставляя позади себя её самое любимое море, вытирает горькие слезы и смеётся — заливисто, громко, чтобы все знали о её счастье. Она живет. И живет, наконец, наслаждаясь каждым днём.

«Ты, как и всегда, прав. Спасибо, Джинён.

Я клянусь жить хорошо и помнить только хорошее. Я живу хорошо. Боже, будь же счастлив и ты там, где ты сейчас. На нашем с тобой море».

***

Ханыль не хочет заходить в этот дом, но Даниэль долго смотрит на неё и кивает головой в сторону двери.

«Давай же, Им, не трусь» — девушка поднимает руку в воздух и следом раздаётся звонок, оповещающий хозяев о прибывших гостях. Её начинает заметно пробивать мандраж, и Кан, заметив это, заботливо берёт её за руку и целует в щёку.

— Не беспокойся. Я рядом и не дам тебя в обиду, кто бы это ни был, — Ханыль благодарна улыбается ему и кладёт голову ему на плечо, прикрывая на несколько секунд глаза.

В её сердце цветут душистые цветы, которые заполняют всё изнутри — в душе вечная весна.

— Это я — Ханыль. Откроешь? — девушка не узнаёт голоса с другой стороны, пытаясь всё спихнуть на плохо работающий аппарат.

Дверь отворяется, и они вдвоём проходят внутрь. Даниэль отпускает Ханыль, чтобы забрать у неё пакеты со сладостями, но она отдёрнула руку и оглянулась вокруг себя. Им знала, что за одиннадцать лет отсутствия в этом доме всё кардинально изменится. Но не могла допустить и мысли, что женщина всё запустит до такой степени.

Некогда величественный, ухоженный сад зарос сорниками и листвой, деревья вскрыли землю своими корнями, некоторые из них упали и прогнивали, стоял неприятный запах плесени и пропавшей еды. Ханыль поняла, в чём дело, только когда увидела запущенный огород, в детстве с которого она часто воровала сладкие поспевшие ягоды. Её голова закружилась, а слёзы тут же подобрались к глазам, потому что было и обидно, и печально одновременно.

Где её красивый, аккуратный сад, в котором она любила проводить время?

Ножка деревянной скамейки сломалась и она склонилась к земле. Вокруг неё были обвиты стебли сорняков, пробивалась жёсткая трава сквозь деревянные прутья. Было плохой идеей надеть открытые босоножки, потому что даже на тропинке, обложенной качественным дорогим кафелем, была грязь и скользкая трава после утреннего мелкого дождя. На том же самом кафеле появились трещины, и сквозь них когда-то пробивались ростки, а сейчас, недавно беспорядочно торчащие летом, опустились.

Ханыль смотрела на всё это и не верила глазам — её сердце обливалось кровью при каждом вздохе и скрипе дерева из-за порывов ветра. Было неспокойно здесь, хотелось покинуть это место, как можно быстрее. На стенах висели толстые стебли лиан, из-за чего здание казалось заброшенным. Она боялась и представить, что творилось внутри дома.

Даниэль хотел уже было, что-нибудь сказать, но Ханыль дала понять одним взглядом, что слов не нужно. Это стояло в абсолютный противовес всему, что она ему рассказывала про свой дом. В то время они были на слуху у всего округа — богатые, дом их, словно у аристократов, гостеприимные и вежливые. В их саду мечтали побывать многие жители, но им так этого и не удавалось.

А сейчас это всё просто разрушилось у неё на глазах, как и у самого Даниэля. Она показывала Кану фотографии, и Ханыль, думается ему, имела полное право на разочарование.

— Жизнь не была лёгкой, верно? Раз ты вернулась, — парадная дверь отворилась, и Им взглянула на вышедшую к ним пожилую женщину в старом потрёпанном халате.

— Привет, мама.

Даниэль поклонился и поздоровался, на что женщина только махнула рукой и закатила глаза. Она пригласила гостей внутрь, на ходу подбирая грязные вещи и бросая их в стороны, чтобы очистить проход. Дойдя до кухни, женщина пинала пустые бутылки от соджу в стороны, отчего они бились о тумбы и технику. Ханыль с каждым таким стуком пугалась и слёзы просились наружу, но она глотала всё своё отвращение к этому месту и следовала за матерью.

От женщины неприятно пахло, и она наспех вышла из комнаты, а когда вернулась, то несла за собой шлейф старых её любимых духов Givenchy. Ханыль, вдохнувшая сладкий аромат, поглотила ностальгия по тому, как она часто в детстве прижималась к матери и обнимала её, вдыхая такой любимый запах симфонии цветов. Даниэль отряхнул обивку стула от грязи и пыли, пододвигая его к девушке, а сам остался стоять на ногах, потому что лишнего стула на кухне не обнаружил.

— Он в гостиной. Иди и возьми, — ответила женщина на стоящий вопрос к глазах Кана. Даниэль непонятливо повёл бровью, а потом поблагодарил и удалился из кухни. — Зачем пришла? — Ханыль опешила от этого вопроса. Неужели, мать может задавать такие вопросы своему ребёнку.

— Скучала, — ответила Им, и хотя признавать этого не хотелось, но это было сущей правдой.

За несколько лет все чувства остыли и поутихли, оставляя на своём месте пепел, олицетворяющий обиду и печаль. А сейчас в стенах когда-то родного дома она чувствует себя хоть и некомфортно, но вполне себе сносно. В подростковом возрасте атмосфера не отличалась теплотой и любовью, разве что только чистотой и приятным ароматом по всему дому. Ханыль устало вздохнула и отвела взгляд от грязных стен с жёлтыми разводами на мать.

— Как поживала всё это время? — Им старается быть хорошей дочерью, но осуждающий взгляд матери тут же впился в её память. Спустя минуту разглядывания друг друга мать поставила на стол кружки с чёрным чаем, который привезли Ханыль с Даниэлем.

— Только благодаря заложенным в банк деньгам твоего отца и старшему брату, — честно ответила женщина. Она села напротив дочери и на некоторое время её злость утихла. — Они не отдают мне полную сумму. Приходится забирать частями. А твой брат присылает по мелочи. Одна ты обо мне забыла, — честно ответила женщина. Она села напротив дочери и на некоторое время её злость утихла.

Женщина разглядывала повзрослевшую девушку, которая выглядела, честно говоря, намного лучше, чем того ожидала родительница. Её кожа оставалось не идеальной, но она умело скрывала это за слоем тонального крема, глаза были аккуратно подчёркнуты благодаря чёрному карандашу, красивая форма бровей, губы покрыты блеском и плотно сжаты из-за недовольства.

Мать любовалась, какой её дочь выросла красивой и статной. Она выглядела аккуратно и ухожено в босоножках, нежно-голубой рубашке в вертикальную тонкую полоску и бежевых узких джинсах.

— Ты выросла очень красивой, — прошептала мать, всё ещё не веря, что её дочь вернулась.

— Смею думать, что ты держишь на меня обиду из-за моего долгого отсутствия, — Ханыль растаяла.

Она боялась сказать что-нибудь, что могло бы нарушить эту атмосферу, которая только-только наладилась.

— Да, есть такое. Но сейчас ты здесь, нам же во вред озвучивать вслух все обиды друг на друга. Ты ведь не приезжала по определённым причинам, а не просто от отсутствия свободного времени.

Они молчат. Ханыль не знает, что ответить, а мать, что сказать ещё, поэтому они предпочитают молча пить чай и иногда наблюдать друг за другом. Им всё ещё неловко, и она мысленно уже отругала Даниэля за то, что он смылся.

— Долго вы встречаетесь? — первой нарушить тишину решилась мать. — Отец однажды упомянул имя парня — Хван Минхён. Он? — Ханыль прикрыла глаза на мгновение из-за упоминания Минхёна и отрицательно покачала головой.

— Кан Даниэль, встречаемся несколько месяцев, — а дальше последовали дежурные вопросы от матери и вполне себе развёрнутые ответы от дочери. У них завязался непринужденный разговор, они в какой-то момент отвлеклись от своей ненависти и наслаждались временем, отведённым только для них.