Зато в следующий раз Оксане было уже не до смеха. Когда я поняла, что сексуальные противоречия Оксаны и «хабиби номер два» мне не удаётся разрешить дипломатическим путём, пришлось импровизировать. В ход пошло абсолютно всё: от воплей с призывами на помощь полиции, угроз выпрыгнуть в предварительно разбитое окно, до стращаний «хабиби номер два» и двух его друзей-амбалов Оксаниным русским мужем-мафиози. Любовником-банкиром, на самом деле, и в случившейся ситуации он, скорее всего, сам предложил бы Оксанины прелести в качестве «выкупа» за неё же саму. Уж не знаю, в чём именно я оказалась убедительна: в живости образа русского мафиози, или своём неистовстве биться до смерти, но «Хабиби и Ко.» все-таки отпустили нас с чертовой виллы, отобрав, правда, все деньги – вроде как плату за весь танцевально-развлекательный вечер.
Так быстро я не бегала никогда. Уже в номере своего отеля, успокоившись бутылкой вина, я нашлепала Оксаше таких пощечин и отчихвостила так, что самой наутро стыдно было. Зато следующие два последних дня отдыха мы провели в покое и безмятежности, а Оксана выслушала от меня курс лекций о женском и мужском предназначении, любви и сотворчестве, о мужчинах и женщинах, не переживших психического рождения, о детско-родительских конфликтах и их влиянии на личную жизнь, о сексуальной спекуляции-паразитизме и много о чём еще – я уже не помню…
Всё это время она была тише воды, ниже травы. И только в самолете, когда мы уже начали снижаться для посадки в Питере, неожиданно разразилась тирадой. «Умная ты Полька, и ум у тебя какой-то другой, непонятный. Вот я умная, так у меня – две квартиры, крутая тачка, антиквариат… Да и красиве'е я тебя намного… вот и за это тебя тоже люблю, что не обижаешься, когда так говорю. А скажи я так Надьке Горяновой, что я её красиве'й? Ууу… Но толку от моей красоты, как с козла молока. Все нормальные мужики западают на тебя, стоит только тебе рот открыть. Так ладно бы один подошёл и из нас двоих тебя выбрал – хрен с ним, на вкус и цвет, как говорится… Но чтобы из двоих – оба?! И ведь ни с одним из них ты не захотела еще раз на свиданку пойти, и не добьешься от тебя – почему? Ни черта у тебя нету, и работаешь в этой шараге – сколько раз я тебя к себе звала? Ты бы нашего босса в два счета под себя подмяла, он таких, как ты, любит, кто заумью разговаривает, да и красивая ты всё равно, хоть и не такая, как я… А тебе как будто ничего этого и не надо, как будто ты знаешь что-то такое, чего никто больше не знает. Ведь все хотят денег, успеха, сиськи там вставить, не знаю… за границей два раза в год отдыхать, тачку поменять. А ты, ты-то чего по-настоящему хочешь?»
В другой раз я бы схватилась за этот проблеск самосознания, начала бы что-то втолковывать про её отца-алкоголика, вечную жертву матери, про непутевого младшего брата – маменькиного любимчика. Что суровый, вечно отсутствующий отец «любил» её только ведь рублём, да и тот она непременно должна как-нибудь заслужить, поэтому теперь она не знает никакой другой мужской «любви», кроме спонсорства, которое ей непременно нужно долго и мучительно «зарабатывать».
Да и материнскую любовь всё время приходилось отвоевывать у братца-неудачника, и пора бы уже перестать покупать чью бы то ни было любовь, как она всю жизнь делала – сначала хорошими отметками на фоне «неудов» братца, потом поступлением на бюджет в СПбГУ, в то время, как его отчислили из «путяги»… А теперь и вовсе напрямую.
Брательник загремел в армию – мать не смогла вымолить у отца еще одну взятку на «белый билет», и тогда, на целых два года его фотография с армейской присяги поселилась в красном углу материнской спальни, рядом с иконами. Когда великомученик героически вернулся, отъев харю и бока, Оксана уже работала экономистом в крупном строительном холдинге, а он еще два года ночью шатался по притонам, а днём отсыпался и отъедался борщом у матери, пока не скурвился окончательно. Тогда мамаша взмолилась, чтобы Оксана взяла спивающегося братца под опеку, и та, конечно, не смогла отказать матери. Наняла для него отдельную квартиру, запихнула на работу, знакомила с разными девчонками – с одной из них он даже начал сожительствовать в этой квартире, но всё равно, как по расписанию, раз в квартал, он срывался и уходил в безобразный запой. И Оксана начинала всё сначала: носила в больницу передачки медсёстрам, подкупала деньгами или спала с потенциальным новым работодателем, кормила обещаниями и умасливала подарками очередную женщину брата, чтобы та не ушла, и проч., и проч. Мать, из страха, что Оксане это рано или поздно надоест, начала, наконец, становиться матерью и для неё: звонила по выходным, приглашала на блины, приезжала и варила бульоны, если Оксанка простывала или мучилась с гастритом. Она понимала, конечно, что мать около неё всего лишь функциональная, а не по сердцу, но ей хватало и этого, а вечно отсутствующего безразличного «отца» ей вполне замещал банкир Валера, выключенный эмоционально, но включённый финансово.
Оксана выжидающе смотрела на меня, уже готовая защищаться, но я подумала, что больше не хочу. Не хочу рушить иллюзию, в которую она так усердно превращала свою жизнь последние 10 лет. Хочу просто любить её такой, какая она есть, выволакивать пьяной из кабаков, держать над унитазом её огненно-красные кудри, одергивать юбку, дарить сертификаты в бутики классической деловой одежды…
«Оксаночка, я люблю тебя. Ты – самая красивая женщина из всех, кого я видела, даже по телеку. Таких, как ты, слабые мужчины за версту обходят, а меня чего бояться? Вот они и выбирают меня, думая, что здесь – наверняка, но зачем я буду довольствоваться тем, кто просто не дерзнул на тебя, ммм? А хочу я, как и любая женщина: встретить любовь, создать семью, ну еще может быть сделать что-то важное для других людей – ничего особенного…».
Ничего особенного… Так, и вправду, можно сказать обо всех сторонах моей жизни. Понаехала в Питер из глухомани, снимаю крохотную однушку у метро, работенка среднего пошиба, хоть и руководящая… «Неполное высшее» – так ведь, обычно, пишут в резюме те, кого из института турнули? А у меня, так сказать, неполное замужество. Хотя я сбежала от «хорошего парня для семьи» по собственной инициативе. Не терпится мне с такими и не любится – такова, как говорится, се ля ви. Поэтому 1,5 года я не состою ни в никаких романтических отношениях и даже неромантических обменах жидкостями.
В этом смысле я возлагала большие надежды на петербургских кавалеров, но уже после пятого свидания я твердо решила никогда больше с ними не связываться. Такое впечатление, что все коренные петербуржцы поражены общим синдромом. Натурально «синдром коренного петербуржца». Проявляется он где-то в двадцать семь, а в тридцать раскрывается во всей остро кризисной красе. «Больной» пребывает в полнейшей фрустрации, в лучших обломовских традициях продавливая раскладной диван в «детской» родительской трешки, где самоублажаться перед пожелтевшим плакатом с Джей Ло уже стало многолетней привычкой, а привычка, она ведь, как вторая натура – её порно-роликами с «Ютьюба» не обманешь.
Родиться в Петербурге с его нонконформизмом, академизмом, интеллектуализмом, «субкультуризмом» и душевным онанизмом, и не чувствовать этого влияния на формирование своих идейных агрегатов – невозможно. Не читаешь книг – так тебе каждая третья надпись в парадной расскажет, где сердце Цоя требовало перемен, а Раскольникова – укокошить бабушку. Как тут не впасть в декаданс? Зарабатывать – скучно. Было, знаем, имели. «Пилюля» в виде достижения какой-нибудь общественно-популярной цели из телека глушит «синдром коренного петербуржца» слабо и ненадолго. Коренной петербуржец обладает достаточным умом и воображением, чтобы живо представить, как радость от приобретения последней модели популярной иномарки или фотосессии с селфи-палкой на фоне Эйфелевой башни сменяется очередным приступом хандры под девизом «всё тлен», и запойным ницшеанским унынием.
Разве это стоит того, чтобы подняться с дивана, в каждой складочке которого – уютные крошечки от маминых бутербродов, на подлокотнике – след от любимой синей кружки некогда «Козерог», а теперь просто «Козер». И юная, еще бездетная Джей Ло глядит с плаката так преданно и так сладострастно…?
