А она поочерёдно носила близнецов на руках, чистила магией подгузники, готовила, купала, кормила, выгуливала на коврике в саду, начинающих ползать детей. И радовалась, что дом сам всё чистит, вещи очищаются магией, и дети спят по полтора-два часа несколько раз в день, а график сна у них почти совпадает.

Я к такому не готова. Это не жизнь, а каторга.

— Малышка, я не знаю о чём ты думаешь, но мне уже кажется, что твои выводы нам не понравятся. — Сид положил свою ладонь поверх моей.

— Хорошо. Могу сказать, раз вы так настаиваете. Почему я слышу от вас постоянно намёки на женитьбу? Я, вроде бы, уже высказывала свою позицию. И эта тема мне неприятна. Да меня в дрожь бросает от мыслей, что мне придётся одной сидеть дома с детьми, пока вы будете заниматься где-то чем-то серьезным. Я же от скуки на стенку полезу.

— С чего ты взяла, что будешь одна? Почему сразу с детьми? Не подумай, мы не против, чтоб со временем у нас с тобой появились малыши, но нам кажется, что мы ещё так мало времени провели вместе, чтобы увеличивать нашу семью. А что до желания быть твоими супругами, так извини, но нам элементарно не хочется устраивать показательные бои за тебя с другими претендентами. Мы хотим, чтоб ты была нашей спутницей, нашей любимой. Мы кошмарно ревнивы, как выяснилось. Одна мысль о том, что рядом с тобой есть другой мужчина, заставляет терять самообладание.

— Маленькая, — Гор устроился на низком кресле за моей спиной и заставил откинутся на себя. — Запомни, ты наше сокровище, и я лично хвост в узел завяжу тому, кто на тебя покуситься. А пока ты не наша жена, желающих может набраться огромное количество. — я впервые услышала сталь в его голосе, направленную казалось бы не на меня, но…

И впервые он поцеловал меня зло, вымещая всю свою ревность и желание закрыть от окружающего мира.

Мне было не столько неприятно, сколько обидно, от того что меня не слышат.

Оглядываясь назад, могу честно сказать, что я сама была глуха и слепа, о чём не раз пожалела, но в тот момент я лелеяла свои надуманные обиды, припорошенные страхами и сомнениями, и в то же время оставалась в розовых очках первой влюблённости. Да, к тому моменту я уже успела влюбиться в двух несносных рыжиков.

Поцелуй Гора из жесткого и болезненного постепенно становился мягче, но я всё равно не отвечала. Я замкнулась в себе. Когда же он прекратил мучить мои губы, я попросила:

— Верните меня домой.

— Малышка… — кажется Гор понял, что перегнул палку, но я уже завелась.

— Верните. Меня! Домой! — я почти сорвалась на крик, признавая свою беспомощность.

— Вечером мы зайдём к тебе поговорить. Надеюсь мы сможем понять друг друга. — Сид помог мне встать и сделав шаг с ним, я оказалась у себя. — Мы могли бы подыграть тебе, показать себя с лучших сторон и казаться мягче и терпимее, но мы такие, какие есть. И мы не притворяемся и не обманываем тебя. Хотим, чтоб ты видела нас настоящих, а не подслащенные образы. — он ушел не прощаясь.

И я осталась одна. Запутавшись к своих страхах, обидах и непривычном отношении мужчин ко мне.

Не желая валяться в кровати, в ожидании вечера и их прихода, я ушла в лес, подальше ото всех.

Лес встретил меня тишиной, той самой, что мне не хватало в голове.

Раз я не могу заставить себя мыслить рационально и разложить мысли, чувства и желания по местам, то попробую заняться единением с природой.

Понемногу, заставляя себя отвлечься на чуть отличающиеся от земли краски, листву с тонким синеватым отливом, в тех малых островках зелени, что не успела потерять летние краски, сменив их на золото и багрянец, я увлеклась и наслаждалась тихой песней леса, шепотом листьев, шуршанием опавшей листвы и пожухлой травы.

Дерево, в которое я так неосторожно проникла несколько дней назад, удивительным образом пустило несколько пучков корней в почву, прямо из ствола, лежащего на земле.

Я, как и в прошлый раз устроилась на нём, пытаясь узнать, как оно себя чувствует.

Дерево стало 'грядкой'. Оно постепенно дряхлело и разрушалась, уже не способное подняться, но сквозь него росли маленькие побеги. Те три пучка корней, что я увидела, это будущие деревья, что формируются в старом стволе.

Удар в висок был более чем неожиданным, как и темнота, что пришла вслед за ним.

***

Очнулась я в темном помещении, лишь из узкого продолговатого окна, длинной с один кирпич, расположенного под самым потолком, лился свет. Точно не ночь, но определить время суток я не могла.

Я лежала на каменном полу, который был присыпан отнюдь не свежей соломой. Никаких иных удобств не наблюдалось.

Шероховатые кирпичные стены удручали своим шоколадным цветом. Единственным ещё более тёмным пятном в этом каменном мешке, три на три метра, была тяжелая кованная дверь, покрытая острыми шипами с моей стороны.

Очень хотелось забиться в угол и тихо скулить на одной ноте. Только в углу сидеть было так же некомфортно, как и в любом другом месте этой кельи.

Я воспользовалась своей силой, но прощупав всю солому, смогла сделать один неутешительный вывод — живого здесь ничего нет. Я могу лишь ускорить разложение и остаться сидеть в луже гнили.

К счастью, я пробыла одна недолго, ровно столько, чтобы свыкнуться с мыслью, что меня похитили, но не успеть впасть в отчаяние.

Громко, со скрежетом провернулся ключ в замке, и дверь открылась. В помещение зашли трое нагов в хламидах изумрудного цвета с чёрными закорючками, нанесёнными по всей поверхности ткани. Чёрные отвороты на рукавах, на высоком воротнике-стойке и чёрные пояса, с прицепленными на них короткими ножами.

Не церемонясь, меня схватили за волосы и потащили на выход. Я вскрикнула от боли, но не сопротивлялась, хотя понимала, что ничего хорошего меня не ждёт. Только вот короткие ножи, прицепленные к поясам, давили во мне даже мысль к активному сопротивлению.

Так страшно мне никогда не было. Я мысленно проклинала своё желание приключений и каких-то свершений, как у Кати. Лучше бы я сидела дома у моих василисков, нежилась в их заботе и радовалась жизни. Пусть намекают на что хотят, пока нам хорошо вместе — нужно просто ловить удовольствие. Что будет потом — посмотрим. А сейчас, стоит признать, мне с ними хорошо так, как никогда и ни с кем не было. Хотя, чем дальше мы шли, тем меньше я верила в то, что что-то ещё будет хорошо.

Единственное, на что я надеялась, так это на маячок, на одном из моих браслетов. И костерила себя мысленно за то, что так и не попросила Катю дать мне новый телепорт домой взамен потерянного.

Жаль, что раньше вечера меня никто искать не будет.

Шли мы не долго. Меня уже не держали за волосы, хотя, как я понимаю, так нагам было удобнее, каждый из них был сантиметров на сорок выше меня, и вести меня за ручку им было несподручно. Один шел впереди, а двое шагали за моей спиной, видимо, чтобы я никуда не сбежала. Хотя куда мне бежать? Я даже не знаю, где я!

Вышли мы в большой овальный зал, по середине которого овалом, в несколько рядов, выстроились такие же одетые в хламиды прямоходящие ящеры, и толи молились, толи шептались. Гул от их шипящих и свистящих голосов заполнял собой всё пространство, у меня моментально разболелась голова.

При приближении нашей процессии жрецы, я так их охарактеризовала для себя, расступались.

На трёхногом табурете, с дыркой посередине и чашей под ней, в самом центре толпы, сидела женская особь, явно, в трансовом состоянии, может быть под каким-то дурманом, и похоже, откладывала яйцо.

Меня усадили в каменное кресло напротив неё и привязали к подлокотникам ремнями за запястья.

Жрецы продолжали свой шипящий речитатив. От монотонного гула у меня всё внутри вибрировало. В тот момент, когда яйцо почти целиком вышло из наги, один из жрецов, стоящий справа от меня шагнул к девушке и одним движением перерезал ей горло. Страшно представить, как заточено их оружие, если оно так легко разрезало чешую.

Кровь потекла по груди, стекая к животу и попадая в чашу с яйцом. Несколько брызг с ножа долетели до меня.