давайте… жить вместе… И даже если – ну пусть это фантастично, но даже если ты скажешь
«да», это же будет невозможно… У меня семья, сын, служба, я живу за семьсот километров от
тебя, мы из разных Вселенных… Но ты так нужна мне… Без тебя я не могу быть целой, и это –
впервые в моей жизни, ты нужна мне, вся и целиком… Господи, если бы всё было просто –
решил, сказал, да – да, нет – нет, и можно не изматывать себя… Будь ты мужчиной, я бы уже
давно всё решила, давно всё спросила, и можно было бы жить дальше, исходя из предлагаемых
обстоятельств, но с тобой – как же это всё запутанно и невозможно…
За этими беспокойными мыслями Александра забылась лёгкой дремотой и, когда в четыре
утра зазвонил будильник, чувствовала себя и разбитой, и лёгкой одновременно. Путь в
аэропорт, регистрация, ожидание, посадка – все эти действия были автоматическим, и
Шереметьева практически их не замечала: всё внутри неё было напряжено, натянуто звенящей
струной ожидания…
Такт 12
Кира прилетела в Казань в два часа ночи. С Димкой и Дарьей Воронцовой, статной язвительной
брюнеткой – корреспондентом 5 канала, они добрались до гостиницы Парк Инн и в четыре утра
Кира заставила себя немного поспать. В девять Димка, Кира и Даша позавтракали и
направились в Кремль – аккредитоваться, расставить аппаратуру и настроиться на работу, а
также поболтать немного с коллегами перед работой. Пока Димка и Даша перебрасывались
остротами по пути, Кира всеми силами пыталась успокоиться, но бешеное стремительное
сердце, видимо, решило, что ему именно сегодня очень тесно и пора выбраться наружу. Из-за
этого было почти невозможно дышать и практически бесполезно было сосредотачиваться.
Через какое-то время, когда бесплодность всех попыток усмирить себя стала очевидной, Кира
улыбнулась и сдалась. Будь что будет. Подумаешь, руки немного трясутся да колени
подгибаются, мало ли, может, это от усталости и ночного перелёта…
Но уже через час… Уже через сорок минут… через полчаса… одним воздухом дышать.
***
До встречи с журналистами за завтраком оставалось ещё десять минут, и Шереметьева шла по
коридору вместе с министром культуры Татарстана Айдаром Нигматуллиным. В десятке
метров толпились какие-то люди, и среди них Александра немедленно узнала Киру, стоящую к
ней спиной. Сердце споткнулось, замерло, захромало дальше. Шалль была среди журналистов, но как-то по-особому, вроде бы и в толпе, но – отдельно: так масло не смешивается с водой, хотя
даёт всей воде свой привкус. Были слышны смех и приветствия, обмен любезностями и
колкостями, и Александре вдруг нестерпимо захотелось отойти от чопорно-заискивающих
сопровождающих и влиться в непринуждённо болтающую группу людей, каждый день, каждый
час находящихся на линии огня, линии боли и торжества, живущих моментом, новостью, событием, пропускающих через себя каждую судьбу и с лёгкостью уходящих навстречу новой
стреле события, словно древние бойцы, принимающих меч жизни и дотягивающихся до сути
даже через глубоко вбитую крестовину сочувствия…
Шереметьева усмехнулась: слишком мало среди тех, кто здесь собрался, да и вообще в России
таких журналистов, о ком можно было бы сказать так пафосно… И ясно же, как белый день, о
ком она думала, пытаясь представить себе профессионала в этом непредсказуемом мире
пишущих и снимающих… Прошло буквально несколько секунд и Шереметьева сделала всего
несколько шагов, когда, не доходя до холла, в котором стояли люди, Нигматуллин
приглашающим жестом открыл дверь приёмной. Александра была вынуждена последовать за
ним.
Кира почувствовала, что на неё кто-то смотрит, но не обернулась. Даже если вдруг это
Шереметьева, а почему-то казалось, что это она, не нужно оборачиваться. Достаточно того, что
чувства и так были обострены до предела, но здесь – не время и не место пропадать в глазах
Александры, а в том, что сердце опять выпрыгнет, а земля поплывёт, Кира не сомневалась. Но
пусть этого никто не заметит, когда все рассядутся за столом и переключат внимание на более
важную фигуру… Кира убеждала себя, что справится, но сама же себе не верила. Её кожа
болезненно натянулась, воздуха не хватало, казалось, что между лопатками ерошатся иголки, от
чего всё время хотелось двигать плечами. Самоконтроль и чувственная непрошибаемость, которые Кира вырабатывала годами и в чём, как ей казалось, добилась успеха, оказались перед
Шереметьевой не прочнее, чем яичная скорлупа. И сейчас Кира чувствовала себя, будто только
что родилась: всё было острым и невыносимо ярким.
Собравшихся журналистов пригласили в кабинет, где на длинном столе были расставлены чай, кофе, традиционные татарские сладости и бутерброды: действительно, формат завтрака был
соблюдён. Кира всё больше и больше трепетала, её нервозность граничила с паникой, хотелось
смеяться и плакать, и всё это – только от ожидания встречи… Кира пыталась посмотреть на
себя со стороны, раньше ей это вполне удавалось, но не смогла: то, что с ней происходило, растворило её границы и стало больше, гораздо больше, чем физическое тело, ей казалось, что
она обнимает своим сердцем весь огромный космос, потому что в этом космосе была
Александра… Невероятным усилием воли журналистка смирила волнение и пыталась
продолжить лёгкий разговор с коллегами. Ещё четыре минуты до начала, и, как знали все
журналисты, традиционно люди власти запаздывают. Едва Кира повернулась к Димке, чтобы
спросить что-то незначительное, дверь открылась, и мир снова перестал существовать, и сердце
взорвалось, и невыразимая нежность, страсть и восторг затопили Киру океанским цунами, когда
в открывшуюся дверь буквально ворвалась Шереметьева, безошибочно и точно сразу найдя
взглядом Киру и несколько долгих мгновений не отпуская её. Её взгляд был настолько
обжигающим, проникающим внутрь, что Кира поймала себя на ощущении, что её только что
прилюдно подхватили на руки. Кира встряхнула головой от шальной мысли и ещё одним
страшным усилием заставила себя сохранить приветливое, но отстранённое выражение лица.
Александра внутренне улыбнулась. Ей казалось, что даже за эти несколько редких встреч она
научилась чувствовать эту неприступную Шалль и ловить её в те секунды, когда всё
происходит неожиданно. Ей было достаточно уловить всплеск громадного солнца в грозовых
глазах Киры, чтобы понять, что её – ждали, ей – рады, а остальное… Что ж, остальное
подождёт. И Александра не хотела, чтобы ожидание было долгим. Поэтому, оторвавшись от
глубокого, но уже закрытого взгляда Киры, Александра быстро прошла на своё место и начала
разговор очень неожиданно, не обращая внимания на субординацию и правила представления:
- Доброе утро. Я рада видеть всех здесь. Многие мне знакомы, с кем я лично не встречалась, буду рада, если Вы в разговоре ненавязчиво скажете своё имя и СМИ.
Александра переждала улыбки и смешки и продолжила:
- Не буду скрывать, что тема для разговора – не вполне для завтрака. Скажем так, не очень
съедобная. Но даже учитывая это, я предлагаю для начала налить чаю, кофе или воды.
Шереметьева сама потянулась к чайнику, но сидевший рядом Володя Радченко, работавший
корром на «Вестях», перехватил её руку и галантно поухаживал за ней. Пока журналисты, немного расслабившись, наливали чай, Александра пыталась угадать настроение собравшихся.
По её ощущениям, оттренированным годами, вокруг было несколько людей, кто был напряжён, некоторые были спокойны, некоторые – вполне доброжелательны. Ни одного озлобленного или
фанатичного взгляда Шереметьева не уловила, и это её успокоило. На Шалль Александра
принципиально не смотрела, но чувствовала её присутствие настолько, что будто держала за
