живётся легче, чем в Петербурге или в Москве. А опросы на улице – это не так страшно, и я

практически уверена, что защитников этого законопроекта будет сто из ста. Никто вслух не

скажет, что против, потому что живём мы в параноидальном государстве, где говорить своё

мнение, отличное от позиции государства, - минимум обрести проблемы… А ты ещё хочешь

припасть к руке министра… Интересно, я когда-нибудь смогу не думать о ней?».

Кира сделала вид перед собой, что отмахнулась от терзавших мыслей, и продолжила изучать

сайты Казани.

***

Близился вечер, когда Кира вышла на улицу проветриться. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы коротко написать в электронном письме Шереметьевой, что – да, согласие редактора

получено, да, она поедет в Казань и другие города, да, она будет ждать, когда Шереметьева

сообщит ей даты. И – всё. И ни одного вопроса, как же так случилось, что Александра

оказалась в её квартире, что же будет дальше, и что значат все эти приглашения… Несказанное

давило, мешало дышать и думать, навевало неясные образы и мечтания, и от этого тоска

давила всё сильнее.

Кира шла всё быстрее, потом перешла на бег. Её сильное тренированное тело жаждало

физической нагрузки, каждая мышца просила большей тяжести, кровь пульсировала в голове, в

пальцах, в каждой клетке разгорячённой кожи. Брусчатка и асфальт послушно ложились под

кроссовки, воздух был плотным и полупрозрачным, окружающие люди, мимо которых

проносилась Кира, были призрачными силуэтами, и только образ Александры, так

непринуждённо сидящей на ковре в квартире, отпечатавшийся в сознании, как на фотографии, был реальным и осязаемым.

В эти одинокие вечерние минуты, когда всё, намеченное за день, сделано, когда тишина

опускается и удушающе давит мягкими лапами, когда не хочется быть сильной и гордой, когда

невыносимо жаль ушедших, кажется, впустую десятилетий, когда само тело предаёт тебя, требуя немедленной ласки любимых рук, один из способов не сойти с ума – бежать. Бежать, расплёскивая солёное небо глазами, выдыхая единственное имя штормовым ветром, гася

лавовый жар под тонкой кожей напротив сердца…

***

Прошло три дня. От Шереметьевой пришло такое же сухое письмо: вылет 27 мая, встреча с

прессой в формате пресс-завтрака, в Кремле, в 10.30 утра, потом – встреча со студентами

Казанского федерального университета в 12.00. И больше – ничего. Ни вопросов, ни сомнений, ни намёков…

Кира стояла у эркера, поглядывая на закатное небо с облаками, похожими на таинственные

города, и бездумно поворачивала кисти рук под уходящими лучами, отстранённо наблюдая, как

падает свет, превращая сложенные пальцы в пламенеющие розово-перламутровые раковины.

Неожиданно позвонил Димка, позвал погулять. И так захотелось, чтобы и время – прочь, и

пространство – прочь, и неверно-сиреневым вычертив ночь, обернуться на прошлое, выплеснув

сны, как холщовых полотнищ поминальных дары… горький запах нарциссов, золотая пыльца, и уже не коснуться дорогого лица, и уже не обнять под позёмкой весны гибкий стан, ускользающий в яркие сны…

Кира дёрнула головой, прогоняя складывающуюся музыку слов, и согласилась. Вечер был

роскошен: тепло, но ветрено, и можно прятать холодеющие пальцы под обшлага куртки и

зажмуриваться, и мечтать, и Димка не спросит, потому что вроде бы всё правильно… Димкин

голос, рассказывающий последние новости и истории, был странно далёким, доносящимся

будто через стеклянную стену, и не было никакого покоя, и маята душевная никуда не делась…

Зашли в бар, выпили по паре кружек пива, и только уже когда подходили к Кириному дому, Димка сказал:

- В конце мая в Казань поеду. Посылают сюжет сделать с Шереметьевой. Хотя не понимаю, что

мы там можем нового наснимать. Подумаешь, Казань, тоже мне, третья столица России, да там

все пришибленные, хуже, чем в провинции!

Кира внутренне охнула и подняла глаза, будто впервые за вечер очнувшись:

- Я тоже еду.

- Так это же отлично! Будет с кем поговорить! В кабак сходим, не хочу я сразу возвращаться, видео перегоним и сходим, да? Ты же не уедешь сразу?

- Не знаю, Дим, посмотрим, что редактор скажет, но если не уеду, конечно, обязательно

сходим.

- Здорово! Слушай, Кир, а ты в какой гостинице остановишься? Смотрела уже?

- Да пока нет.

- Маякни мне, когда определишься, вместе и потусуемся, да?

- Хорошо, Дим, договорились. Спасибо тебе за вечер, звони, пока!

Кира легко поцеловала Димку в щёку, приобняла и скрылась за подъездной дверью.

***

Две недели до вылета в Казань прошли для Шереметьевой в буквальном смысле в тумане и

бреду. Она ездила в Петербург три раза, и каждый раз, когда водитель привозил её к дому, ей

требовались неимоверные усилия идти к родителям и ни в коем случае даже не пытаться пройти

двор, два дома и постучаться в другую дверь. Каждый раз Александра задерживала дыхание и

смаргивала обжигающие слёзы беспомощности: что она могла сказать? Что она могла

предложить? Что хотела попросить? Ни на один из вопросов не было ответа. И эта

беспомощность и собственная нерешительность бесили Шереметьеву. Ей становилось всё

труднее контролировать собственные эмоции на работе. Чем ближе было 27 мая, тем чаще

менялось настроение – от ликования до тоски, и Александра ловила себя на том, что даже Макс, её обожаемый сын, не мог в полной мере отвлечь от тревожных ожиданий.

Вечером, накануне вылета, приехал Андрей, как всегда, спокоен и доброжелателен, пожурил

Александру за бледный вид и беспокойный взгляд, забрал Макса на несколько дней и уехал.

В квартире воцарилась непривычная тишина. Никто не бегал, не вопил, не звонил беспрестанно

какими-то дикими звуками мобильный телефон сына. Для Макса уже наступили каникулы, и

нужно будет придумать, чем занять сына на всё лето. Можно будет отправить его с Андреем и

Машенькой в их отпуск. Но это нужно ещё обсудить. Или же купить сыну путёвку в лагерь. Это

– первое лето, когда Александра не могла поехать с сыном, разве что только в августе, и это

огорчало и её, и Макса. Шереметьева обожала проводить с сыном летний месяц где-нибудь в

Ницце, или в Барселоне, или в Греции, но главное – они оба утоляли свою страсть к

путешествиям и потом, вернувшись в Москву, ещё долго обсуждали забавные мелочи, случавшиеся с ними.

А можно на всё лето отправить его в Петербург. Сын очень любит «приключения маленького

принца», которые дед с бабушкой регулярно ему устраивают: ненавязчивое приобщение к

великой дореволюционной культуре через тщательно разработанные планы и сценарии – на эти

выдумки её родители оказались неистощимы.

Отправить в Петербург… Александра криво усмехнулась: можно, меня тоже кто-нибудь на всё

лето отправит в Петербург, я согласна даже без сценариев и придуманных приключений… У

меня, кажется, уже есть приключение, да такое, что ни в сказке сказать, ни пером…

Александра налила себе бокал вина, нарезала немного сыра и перебралась в комнату, где, забравшись на диван и поджав ноги, открыла ноутбук. Она казалась себе преступницей, потому

что первое, что делала, когда включала компьютер, - смотрела присланные Кирой фотографии.

Вглядывалась в каждую чёрточку лица Киры, пыталась найти… что? Как он выглядит, этот

интерес, когда больше, чем интерес, и можно ли догадаться, что на тебя смотрят с большими

чувствами, чем просто с уважением, заботой и теплотой? Как? Этот вопрос мучил Александру.

Она действительно боялась, что те чувства, которые испытывает, могут быть абсолютно

ненужными, и как можно было бы ими рисковать, если не уверена, что тебе ответят тем же?

Александра прикрыла глаза и подумала:

- Может быть, завтра, если ты приедешь, я тебя увижу, может быть, я пойму, я так хочу понять, довериться тебе, если бы ты знала, как мне хочется подойти и просто сказать: скрипка, а