бескомпромиссного осуждения священником. Невозможность отца Павла говорить о человеке
по-человечески оказалась для неё неожиданной и неприятной, ведь в прошлые встречи он
произвёл на неё впечатление мудрого, доброго и свободного от ханжества человека. И именно
поэтому она и обратилась за советом именно к нему, ожидая, что в приватной беседе не будет
напыщенных и бессмысленных догм. Ожидания оказались напрасны, и Александре хотелось
свернуть разговор как можно быстрее, потому что он приносил уже почти физическую боль.
- Нет, отец Павел. Мне поручено говорить с так презираемым Вами обществом об уголовном
преследовании за гомосексуальные отношения, и мне нужно знать, что я могу посоветовать…
- Я не презираю…
- Я вижу. И слышу. В Ваших рассуждениях и рекомендациях нет той самой любви к человеку, которую Вы проповедуете. Вы судите, Вы осуждаете, значит, божественная терпимость на Вас
ещё не снизошла. Вы не можете признать, что одиночество и отчаяние отвергнутых, некрасивых, застенчивых, социально неадаптированных, больных людей такое же болезненное, как и одиночество человека, которого влечёт к своему полу? Что Вы думаете об этом?
- Я не знаю, что Вам сказать. Для меня подобные отношения нетерпимы. И мне есть что Вам
ответить. Одиночество убийцы, насильника – тоже одиночество, Вы не находите? И мы
должны их поощрять и подбадривать?
Александра задумалась. Её саму удивила горячность, с которой она вдруг стала защищать
людей из того особого мира, который ещё недавно был от неё совершенно далёк, о котором она
не знала ничего, кроме сведений из литературы и сети, в котором она не знала никого, кроме
Киры. Воспоминание о Кире, её силе и её беспомощности, её быстром уме, острых замечаниях, её редкой и резкой красоте заставили сердце Шереметьевой сбиться. Но именно это
воспоминание дало Александре силы продолжать разговор.
- Простите, отец Павел, но мне кажется, мы говорим о полярных вещах. Убийство, насилие, жестокость – это зло, разрушение общества, разрушение человека, если хотите, это нарушение
заповедей. Но ведь священники признают, что сексуальные отношения сами по себе не
являются злом, ведь так?
- Да, это так.
- То есть мы можем говорить о том, что секс – это так называемое право, дарованное Господом
человеку в том числе для созидания, для понимания красоты, для осознания величия Творца, так?
- Возможно…
- И Вы не будете отрицать, что любовь как чувство от Бога может находить своё воплощение в
сексе?
- Не буду.
- То есть человек, который любит другого человека, действительно любит, а не удовлетворяет
свою похоть или страсть к насилию и удовольствию за счёт другого, достоин хотя бы уважения?
- Да, если мы говорим о традиционных отношениях.
- А если о нетрадиционных?
- А если о нетрадиционных, то я скажу так. Любовь не требует секса. И люди такого рода
должны обрести целибат, девственность, если хотите. Их искушает враг рода человеческого, и
они просто обязаны отказаться от таких отношений, если не могут измениться, как это и
должно быть. Это – нездоровые души, и их нужно лечить.
Александра, взбешённая такой одержимостью, низким напряжённым голосом спросила:
- Тогда каково всё же лекарство?
- Изоляция, борьба с собой, борьба до последнего часа, потому что с искушениями нужно
бороться всегда. Тем более Вы сказали – обречённость. Но обречённость – это же жизнь в
муках и отчаянии, а разве отказ от секса – это обречённость? Есть и другие люди, которые
воздерживаются, и не страдают от этого. Есть же более высокие чувства, чем оргазм, и можно
просто наслаждаться общением с приятными людьми?
- Хорошо. Отставим секс. Но ведь даже отношения любви (исключая секс) между людьми
одного пола – это же тоже отрицается? Церковь не может благословить именно любовь между
людьми одного пола? Она распоряжается своей волей отрицания, обрекая такого человека жить
в полном одиночестве, чтобы не навлечь на себя гнев церкви и общества? Ведь к этому выводу
Вы приходите? Разве РПЦ разрешит такую любовь, даже если эти отношения и исключают
секс?
Священник продолжал говорить спокойно и уверенно:
- Мы не можем гарантировать, что не случится секса. Даже если вообразить такие отношения, это не преграда для похоти и других искушений. Выбор всегда будет, и греховные желания
будут по-прежнему овладевать этими людьми, и они могут поддаться им в отчаянии и попасть в
ад.
Александра поняла: ещё несколько мгновений, и она или начнёт истерически хохотать от
абсурдности ситуации, или сорвётся на оскорбления, поэтому с преувеличенно озабоченным
видом достала мобильный телефон, посмотрела на него и быстро сказала, даже не чувствуя
дискомфорта от того, что притворяется перед священником – ей было достаточно того, насколько он продемонстрировал своё равнодушие к людям:
- Отец Павел, я благодарна Вам, Вы очень мне помогли, я теперь знаю несколько очень важных
аргументов. Если Вы не против, я бы хотела позднее обратиться к Вам за помощью в этом
непростом нравственном деле. Но, к сожалению, мне необходимо вернуться в министерство. И
я поняла ещё одну важную вещь: никто не должен взирать на другого, как будто он нравственно
выше. Благословите, отец Павел…
Священник, казалось, был несколько огорчён таким скорым завершением беседы: он
чувствовал себя в этой теме сильным и уверенным в своей правоте, очень нужным и важным
для решения такого серьёзного государственного вопроса. И, как ясно теперь видела
Шереметьева, церковь в лице отца Павла не готова помогать каждому человеку, попавшему в
ловушку природы, и РПЦ не готова стать местом, где можно обрести понимание и сострадание.
Шереметьева стремительно шла по парковой аллее. Впервые после разговора со священником
её душил гнев, грудь теснилась от сдерживаемых рыданий, и Александра никак не могла
успокоиться. Сейчас она понимала, что не хотела верить Кире в том, что стремление изгнать из
своего круга людей, не вписывающихся в традиции, настолько явно. Она хотела найти способ
парировать Кирину опустошённость, хотела дать ей что-то, за что можно зацепиться в этом
оглушительном безмолвии, в котором существовала Кира. Шереметьевой хотелось… ей
хотелось, чтобы Кира чувствовала и жила так же полно, как… как стала жить она с появлением
журналистки...
Александра вдруг ощутила себя совершенно свободной и поняла и свои неожиданные рыдания, и свой бешеный гнев, и невозможную тоску, которая охватила её ещё во дворе Киры, когда они
расстались два дня назад. Когда-то тот же отец Павел говорил ей, что люди нужны Христу
свободными, что свобода – это фундамент любви. И что вера рождает смелость любви, что
смелость – это первый шаг в Рай… Только оказалось, что все эти правильные слова
предназначены для «обычных» людей, многим из которых чувство любви неведомо. А тем, кто
испытал это чувство, но «не к тому», грозят страшными карами… Что ж. Будем смелыми, будем верить и… Шереметьева резко остановилась перед коваными решётчатыми воротами.
- Господи, что же я делаю? Куда меня несёт? Я совершенно ничего не знаю об этом, у меня
вполне конкретная цель – сделать срез общественного мнения и подготовить аналитику о том, как большинство воспринимает этот законопроект. И похоже, что большинство как раз будет
его восторженно приветствовать. Но как я смогу посмотреть в глаза Кире? Пусть даже ради
одного человека мне нужно будет найти такие доводы, чтобы снять проект и не допустить его
появления в будущем. Потому что… потому что нельзя наказывать за любовь. Да, я буду
осуждать совращение детей, чем бы там ни прикрывался кто-либо. Но осуждать взрослых? За
искреннее стремление жить счастливо, за стремление рожать и воспитывать детей, за
