под длиннющими ресницами, под высокими скулами ходили желваки, губы твёрдо сжаты: холодная яркая красота и непреодолимая сила духа, упорство, доходящее до упрямства, накладывало на совершенные черты лица отпечаток жёсткости. Александра отстранённо

подумала: Кира похожа на яхту с парусами. Стремительная, лёгкая, но управляется только

сильной рукой, иначе – мачты с парусом сорвёт ветер, судно опрокинется и погребёт под собой

нерешительного кормчего…

Такт 8

Александра тихо позвала:

- Кира?

Кира, будто с усилием выныривая из своих мыслей, медленно повернула голову:

-Да? Мне пора уходить?

Александра задумчивым долгим взглядом посмотрела на Киру:

- Вы в Петербурге не так давно, верно?

- Да. Полгода.

- Вы же что-то здесь ищете, так? Что?

Кира ответила Александре таким же долгим взглядом, от которого внутри Шереметьевой снова

загудело:

- Я ищу в этом городе…

Кира вспыхнула и замолчала.

- Женщину. Ту единственную, свою… - Легко напела Александра и тоже смутилась. –

Простите. Известная песня просто…

- Да уж… Хотя… Наверное, это действительно так. Ищу. Единственную. Но не уверена, что

даже если найду, смогу сказать ей.

- Я даже не буду спрашивать, почему. Того, о чём мы говорили сегодня, достаточно, чтобы

промолчать…

Кира услышала за словами Александры глубокое сожаление и изумилась этому: ей-то, министру, что за дело, что кто-то не сможет кому-то в чём-то признаться? Тем более если

государство категорически против всего нестандартного, необычного в личной жизни своих

граждан…

Александра же поймала себя на мысли, что всё, что с ней сегодня происходит, совершенно не

поддаётся никакому логическому объяснению. Иногда ей казалось, что она чувствует Киру и

предугадывает даже ход её мыслей, а иногда – что её собеседница – человек не просто далёкий, а с другой планеты, и нет даже намёка на то, что они смогут друг друга понять. Но несмотря на

эти «русские горки», ей не хотелось расставаться с Кирой. Само её присутствие разжигало в

Александре желание говорить, смотреть, чувствовать, переживать – всё то, что она так

старательно отодвигала, работая в правительстве, всё то, что делало её по-настоящему живой, всё то, что, по её мнению, уже не нужно в этом мире никому… Немедленно вспомнился

Мандельштам: «зловещий голос - горький хмель - души расковывает недра…»… Точно, что

расковывает… да такие недра, что если проходить обычным шахтным способом, сто лет не

докопаться… И на что Кире такая красота, если она и так резка, выразительна и проникнута

страстью настолько, что от неё так трудно оторваться?.. и какая невероятная тоска охватывает

от одной мысли, что оторваться от этой резкости нужно, что нужно возвращаться в пресную,

«промокашечную», выхолощенную жизнь…

Александра встряхнулась: странный вечер, странные мысли… Подняла глаза и наткнулась на

внимательный, прозрачный, как лёд в хрустале, жаркий, как июльский полдень, взгляд Киры. И

смешалась от Кириных слов:

- Поздно уже. Наверное, Вам нужно идти?

Александра не знала, что ответить. Она не могла сказать, что не хотела, чтобы этот вечер

заканчивался, и не могла придумать ничего, чтобы задержать Киру ещё на какое-то время.

Поэтому согласно кивнула.

Кира привычно подавила в себе рвущуюся из огромного сердца тоску и встала.

- Могу я проводить Вас?

Это был единственный предлог, чтобы продлить мгновения этого одиночества вдвоём, этой

иллюзии тёплой близости, которую не ждут палач и плаха общества…

Внутри Александры плеснула тихая волна радости:

- Я была бы рада пройтись с Вами до метро.

- До метро? Вы ездите на метро?

Александра вдруг рассердилась:

- Кира, перестаньте меня подкалывать, пожалуйста. Должность вовсе не значит, что я не

человек и не могу спускаться под землю, чтобы ехать домой. Как Вы думаете, я добиралась

домой до того, как меня назначили министром? По облакам?

Кира рассмеялась:

- Простите, это стереотип. Почему-то мы все и впрямь забываем, что люди такого уровня

продолжают оставаться людьми, которые тоже хотят есть, спать, у которых есть семья, дети, родители… Если это не секретная информация, как у Вас с этим: дети, муж?

Кира поднялась и опять неосознанно протянула руку, чтобы помочь Александре встать. И

опять удивилась и обрадовалась, когда Шереметьева спокойно и уверенно руку приняла и

доверчиво положила свою тонкую сильную кисть на Кирино предплечье.

Идя по дороге к метро, Александра ответила:

- Есть сын. Немного разбойник, немного шалопай. Он самостоятельный. Почти взрослый: ему

десять, но он очень многое понимает. Мне с ним легко. Есть бывший муж, он теперь мой

лучший друг. Есть родители, к которым я сейчас и поеду, потому что там ждёт меня любимый

замечательный сын. Макс сегодня весь день провёл с бабушкой и дедушкой, и думаю, что

сейчас у него активные переговоры с друзьями-приятелями во дворе. Так бывает всегда, когда

мы приезжаем. Полный дом взбудораженных детей, пироги, мороженое, газировка – всё как в

обычных, «человеческих» семьях.

Кира уловила лёгкую иронию в последних словах Шереметьевой и улыбнулась:

- Я ещё раз прошу прощения, не хотела показаться предубеждённой. Мне, правда, было

интересно, как Вы живёте. Не мешает государственная должность?

- Это служба, Кира. Я не берусь говорить за других, но для меня это – служба. Вполне

вероятно, если бы в своё время у нас был набор девочек в Суворовское училище, я бы пошла

служить в армию. Но такого не случилось, и теперь я служу искусству и России, как умею. И

не считаю это чем-то зазорным.

Киру поразили твёрдость и гордость, звучавшие в голосе Шереметьевой, и она сказала:

- Мы почти забыли, что государственная служба – это тоже служение стране. Как-то так

сложилось, что те, кто уходит в госслужбу, вроде бы как встают по другую сторону баррикад.

И да, когда много говорят о взятках и откатах, о жестокости и заносчивости, мы не видим в вас

порядочных, гордых, совестливых людей. В чём-то тут вина и журналистов, в чём-то – вина

ваша, в вашей закрытости и заносчивости. Ну, не в Вашей конкретно, потому что Вы меня

поразили сразу же своей человечностью.

Александра вздрогнула, и Кира неосознанно прикрыла второй рукой ладонь, так доверчиво

лежавшую на её предплечье. Кира остановилась и, глядя в глаза Шереметьевой, тихо сказала:

- То, что Вы для меня сделали, невероятно. Я до сих пор не могу поверить ни в то, что со мной

случилось, ни в то, что со мной случились Вы…

Александра стояла оглушённая тишиной, обрушившейся на неё после этих простых и

откровенных слов, и смотрела в Кирины глаза, которые постепенно опять из синих

превращались в тёмно-фиолетовые. Исчезли мосты и флаги, шпили и дворы, звуки и запахи, осталась только океанская бездна этих гипнотических глаз, и так легко оказалось сказать:

- Это Вы со мной случились, и я не знаю, что мне с Вами делать…

Кира замерла. Исчезло время, свернулось пространство, громыхнул моцартовский реквием, чёрным маслом растёкся вокруг вечер, замедлил весёлый бег ветер-жеребец, и был миг, взорвавшийся пьяным воплем и косым взглядом мужичка в испачканной телогрейке:

- Ну чо встали, девки, а давайте выпьем!

Александра с Кирой обернулись одновременно, и было в их взглядах, видимо, что-то зловещее, потому что мужичонка поперхнулся и быстро ретировался.

Вернулся душистый дождь из цветущей черёмухи, свет фонарей стал снова осязаем, потянуло

свежестью и водой.

Не говоря ни слова, Александра и Кира расцепили руки и молча вошли в метро. Так же молча, но ощутимо вместе, они доехали до своей станции, вышли и неспешно шли по дороге к

Кириному дому. Дойдя до памятного Александре двора, Кира нашла в себе смелость