А соседки подтрунивали: «Что? Опять муж не приехал? Похоже, загулял твой Петр. Там, в Ленинграде-то, не такие крали! Тебе куда до них! Посмотри на себя в зеркало, на кого ты похожа».

А Мария и правда выглядела не очень: она похудела, щеки впали, красные от постоянных недосыпаний глаза (Наточка плохо спала ночами, и Марии, чтобы не разбудить соседей, приходилось выходить с ней на улицу и укачивать на руках) мало что оставили от ее былой привлекательности.

Зарплаты, которую Петр получал теперь как курсант училища, не хватало на семью. Мария старалась экономить буквально на всем и больше всего на себе.

Она уже давно не покупала себе ничего из одежды и ходила в старой, видавшей виды юбке и спортивной футболке, а на ногах – парусиновые тапочки. Она не обращала никакого внимания на свой внешний вид. Все внимание ее было сосредоточено на детях. Наточка росла ослабленным ребенком, часто болела, Марию очень тревожило ее здоровье.

Петр задерживался в училище по службе. Бывало, что его дежурство по училищу выпадало на выходные, были и другие непредвиденные случаи, например, неожиданные, не требующие отлагательства служебные поручения, тогда он задерживался с приездом, а Мария, не дождавшись мужа, не находила себе места.

– Смотри, Марийка, как бы твой Петр не завел какую кралю. Там, в Ленинграде ушлые девки, глазами-то так и стреляют за военными.

Мария старалась не обращать внимания на замечания подруг, но где-то в самой глубине души засело противное чувство ревности, которое с каждым днем росло и не давало покоя.

В такие минуты она, не дождавшись в положенный час приезда Петра, срывалась с места, садилась на электричку и ехала в Ленинград. На проходной дежурный по училищу ей сообщал, что курсант Жгун отбыл в отпуск на два дня к семье в город Лугу. Возвратившись назад, Мария находила Петра уже дома, играющим с детьми.

Оказывается, он опоздал на электричку, и ему пришлось дожидаться следующей. Вот и получилось: он в Лугу, а Мария в это время – в Ленинград.

Но щемящее чувство ревности не проходило в груди, оно терзало, от него никуда было не спрятаться, не деться.

Как-то Тая, соседка, с которой Мария сдружилась, достала из пачки папиросу, прикурила от своей и подала Марии со словами:

– На-ка курни, полегчает!

Мария затянулась, и тут же задохнулась, закашляла, из глаз потекли слезы.

– Ничего, ничего, это с первого раза так у многих бывает, – подавая стакан воды Марии, успокаивала Тая, – потом пойдет все как надо. Зато обретешь спокойствие такое, что все будет до лампочки.

И Мария стала потихоньку курить от Петра. Папиросы «Беломорканал» лежали в тумбочке. Петр покупал всегда целый блок и, когда приезжал, брал из него с собой одну пачку. Этой пачки ему хватало на неделю до следующего приезда домой.

Со временем он стал замечать, что в каждой пачке не хватает одной папиросы, но пачка не распечатана, целая.

– Смотри, Мария, что делают на фабрике?! В каждую пачку не докладывают по одной штуке.

Мария молчала и краснела, но признаться Петру боялась. Курить же не перестала.

Но к пачкам Петра больше не прикасалась, покупала папиросы для себя в ларьке и выкуривала по несколько штук сразу. Так ей легче было заглушить заползшее в душу подозрение, что муж ей изменяет.

Накурившись этого зелья, опьяневшая и одурманенная им, она валилась на кровать и сразу проваливалась в сон. Она спала так крепко – видно, сказывались недосыпания по ночам, что не слышала, как плачут дети и как громко стучат в дверь соседи, стараясь ее разбудить.

Но когда вдруг умерла от менингита Наточка, Мария закурила при Петре и выкурив одну папиросу, попросила у него вторую.

С этого дня она уже не скрывала, что курит давно и призналась, что это она вытаскивала папиросы из каждой его пачки.

Мария очень тяжело переносила потерю дочки. Она не могла смотреть на опустевшую ее кроватку, на игрушки, одеяльце, в которое заворачивала, когда ночью выходила с ней на улицу и ходила по двору, укачивая девочку на руках.

– Надо тебе пойди работать, – сказал ей брат Федор, который был в командировке в Ленинграде и заехал к ним в Лугу повидаться. Он привез подарки, которые переслала с ним жена. В основном это была одежда для Мюдочки, которая ранее принадлежала его дочке Ляльке, платья, кофточки, пальтишки.

Федор был в гостях совсем недолго, всего два дня. Прощаясь, он строго посмотрел на Марию:

– Курить надо бросить, это баловство и я его не одобряю.

Мария пообещала, что постарается бросить.

Мюдочки уже было 2 года, она росла здоровенькой, резвой девочкой. Ходить она начала с девяти месяцев и теперь бойко бегала не только по их небольшой комнате, но и по кухне, когда Мария там готовила, и выбегала даже в коридор, за ней нужен был глаз да глаз.

Мысль о работе, высказанная братом, все чаще посещала Марию, и она решила ее искать. Но прежде надо было устроить дочку в детский садик.

– У нас ясельная группа переполнена, – сказала ей заведующая детским садиком. – А вот персонала не хватает. Если бы вы согласились у нас поработать, я бы смогла взять вашу девочку.

– Но я никогда не работала в детском садике, смогу ли?

– Здесь нет ничего сложного. Надо просто любить детей, заботиться и ухаживать за ними, как своими. К тому же работать в группе вы будете не одна, а вместе опытным воспитателем.

Мария с радостью согласилась.

– У Вас паспорт с собой?

Мария кивнула головой и открыла сумочку, чтобы достать паспорт, из нее выпала на пол начатая пачка папирос.

– Вы что, курите? Тогда вопрос о работе в нашем учреждении отпадает, – решительно заявила заведующая.

Мария подняла упавшую пачку и скомкав, выкинула в урну.

– Уже нет! Не курю, – сказала она, глядя прямо в глаза заведующей. – Можете верить, больше в рот не возьму ни одной.

Заведующая улыбнулась.

– Придется поверить, но учтите, если замечу, сразу же распрощаемся!

Через неделю, сдав все необходимые анализы, Мария приступила к работе.

И постепенно душа ее стала оттаивать, горе стало отходить от нее. Она влилась в мир светлых чистых детских ангельских душ, и ее собственная душа, которая была такая же чистая, открытая и бескорыстная, нашла успокоение.

Курить Мария бросила, как пообещала брату и этой строгой с виду заведующей детским садом, понравившейся и показавшейся ей доброй. С первого взгляда.

За все время, начиная с поступления на работу в детский садик и до определённого момента, о котором будет сказано чуть позже, Мария не закурила ни одной папиросы.

Нельзя сказать, что это было легко, наоборот – это было невыносимо и мучительно! Курить так хотелось, что Мария несколько раз была недалека от срыва. Хотелось побежать в ларек и купить спасательную пачку папирос. И тут же, зайдя за угол, дрожащими от нетерпения руками распечатать, вытащить папиросу и затянуться в сладостном удовлетворении желания, закрыв глаза от удовольствия.

В такие минуты борьбы с собой она твердо говорила себе: «Нет! Не закурю, я бросила, я дала слово брату, этой замечательной женщине – заведующей и самой себе, а слово надо держать, и я его сдержу!»

И Мария держала его. Нарушила она его только во время войны, когда от Петра с фронта больше семи месяцев не приходило писем. Вот тогда она и сорвалась.

Она работала в воинской части, где оставил их с дочкой Петр, уйдя защищать страну от фашистской своры.

На телефонном коммутаторе вместе с ней работали два солдата.

Они курили махорку, скручивали из газеты так называемые «козьи ножки». Мария попросила у них щепотку табака, скрутила из газеты что-то напоминающее папиросу и закурила.

Недолго проработала Мария в детском садике.