- Янемогусказать.
Рита боговдохновенно кивает и резюмирует:
- Мне, честно говоря, насрать.
- Тогда почему скинни не сдают?
Впервые за ночь Рита стёрла усмешку с потрескавшихся губ и уставилась на открытое окно.
Взгляд на две тысячи ярдов.
Я видел людей с таким выражением лица.
Оно было у меня самого. Или будет.
- Потому что мы чужды сами себе, мистер Фаулер. Что с нами станет, если мы утратим объедки доверия к самим себе? Вот ты - ты доверяешь себе?
- Всякий раз, - говорю, - когда я открываю глаза, мне кажется, чего-то не хватает. Но нужно ли мне то, чего как будто бы не достаёт, янезнаю.
- Тяжело знать, когда не помнишь.
- Зато спится - весьма крепко, а реально только то, что происходит.
- Ханжа долбаный.
Вероятно, я дал ей минуту, чтобы объясниться, но так и не дождался комментария, ощутив, что мало-помалу моя интеллектуальная сыпь сходит под маской напускного снобизма, а мастурбация всех знакомых монологов "к справедливости" не испустила ни семени здравого смысла.
- Пардон? - я попытался.
- Завязывай прикладывать к другим стандарты, которые отказываешься применять к себе.
- Причём здесь это?
Рита встала и принялась эпилептически натягивать свой конфессиональный шмот.
- Это тебе для смелости, спящая красавица, - она высыпала остатки пудры на тумбу. - Своди уже пацана к "Наблюдателю".
Кажется, моя гнедая и впрямь сломала ногу.</p>
<p style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium;">
>2</p>
<p style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium;">
Плеко не смотрит, а я не прошу его расслабиться.
Я просто запускаю деприватор.
Двадцать минут до конца процедуры.
Воспоминания набухают лимфоузлами. "Наблюдатель", метро, квартира, "Плеко, вот так". Что-то не так.
Плеко думает, что вся королевская машинерия больших тёть и дядь вращается вокруг него; что им есть дело до него; что они используют его с какой-то определённой целью; что всё закончится хорошо - как в сказках о хороших мальчиках, которые ели шпинат и вытирали губами влагалища бесконечных мам, всё умирающих от заката к закату в тёплых ваннах.
Пятнадцать минут до конца процедуры.
Плеко видит, что мы не разуваемся.
Видит, как я толкаю её на кровать, а крошка-Иисус рассыпает кристаллы по ясеневому шпону. Тёти и дяди делают друг с другом то, что они делают с ним.
Любовь среднего класса.
Молча потрахаться и помечтать, пока хрупкие равновесия не разбились нахуй о террасы обманутых ожиданий.
Семь минут до конца процедуры.
Плеко безмятежен, словно герань.
Стоит на четвереньках посреди комнаты, считая бабочек в луже кровавой рвоты. Двух не хватает. Живот каменеет, слёзы текут сами собой, ниспадая на розы маленьких скул. Спазм. Капли пота заливают барельеф вздувшихся на лбу вен. Паутина глаз алеет, ловя назойливых мушек, притаившихся за хрусталиком. Спазм. Рвота душит. Вдохи становятся короче. Сиплые глотки сухого воздуха чередуются с кашлем. Утлое тулово содрогается, ручьём пестрейшего дерьма впадая в Гьёлль. Плеко слышит его. Слышит каждый его сраный шаг. Петли вот-вот проскрипят коду и сдадутся.
Минута до конца процедуры.
Дверь открывается.
Зрачки расширяются.
Что-то тощее в причёске вваливается в комнату, снимая подтяжки и расстёгивая штаны.
В набегающей темноте Плеко говорит: "Не надо".
Всё меркнет.
Наблюдатель заливает шум в пустоты, сворачивая процедуру, а я всё задаюсь вопросом: где я видел эти подтяжки?</p>
