— Если ты его боишься, то думаешь, что он сильнее тебя, — сказала я, — И тогда он станет сильнее тебя. Но ты сильнее его. Ты похож на него, и вместе с тем не имеешь с ним ничего общего. Всё это ему известно, и посему он стремится занять твоё место. Ты не вырвешься, если не победишь.

— Догадливая.

Лицо Кита исказила безумная улыбка.

— Сколько бы я его не побеждал, он возрождался из пепла. И сколько бы я не звал на помощь, никто не пришел.

— И не придёт. Это твой доппельгангер и твоя тень. Это твой враг, несущий тьму в своём сердце. Я услышала твой зов, потому что сама пропитана тьмой. Свои слышат своих, но даже я не смогу тебе помочь.

Он смотрит вниз. Длинная тень издевательски ухмыляется.

— У него его глаза, — ошеломленно прошептал Кит, — С него всё началось. В его глазах горела тьма, и тьмою он кричал, и тьмою истязал.

Он глухо зарыдал, а затем рассмеялся, не поднимая глаз.

— О да. Я ненавижу себя.

Он бледнеет. Тень ликует. Плохо дело.

— Не того ненавидишь, — кричу я, но он не слышит. Зато слышит тень.

— Я ненавижу себя, — повторяет Кит, — И это моя сила. Это даже не тьма. Это расщепление. Ха! Я побеждал раз за разом, и пока он был мертв, я мог дышать свободно. Но в моей душе таилась ненависть, которую никто не замечал.

Он закусил губу. Кровь темнеет. Я не на шутку пугаюсь.

— И эта ненависть питала его. Пока я не приму себя, он будет жить. И однажды заменит меня.

Его ноги исчезают во тьме двойника. Я бьюсь в истерике, но повлиять на ход событий не могу.

— Но я этого не приму, — сказал Кит, — Не допущу.

Если бы двойник мог говорить, он бы хохотал.

— Но виноват не я. А он. И он — сволочь.

Неправильный ответ, Кит.

— Думаешь, я скажу, что теперь я возненавижу его? Нет. Поступлю как Вечность.

А вот теперь правильно. Тень теряется. Нет больше силы, питающей его.

— В последнее время он перестал рисовать рисунки. Зато собрал старые и сжёг их. Я был единственным свидетелем его победы. Он не знает, но я очень обрадовался за него. И в то же время позавидовал, что я так не могу. А теперь, как оказалось, могу.

Черные глаза светились радостью.

— Я знаю, что ты смотришь, Ворожея. Смотри, лицезрей — я сильнее!

Тень злится. У неё ещё остались силы.

— Нет, — качает головой Кит, — Я не скверный, не мерзкий, не плохой. Я достоен жить, а вот ты нет.

Тень слабеет, Кит напрягается. Последний бой, в конце которого только один вернется обратно.

— Я больше не ненавижу себя и не ненавижу его. Я не слабее Вечности и тем более не слабее тебя.

Они схватились в последней дуэли. Кит оттеснял двойника далеко, в темный уголок. Нанес последний удар, и тень разбилась, растеклась и растворилась, оставив после себя облако праха.

— И правда, — сказала я, — Дело не в пожаре.

Кит обнял меня и сжал крепко-крепко.

— Не терпится дождаться утра, — сказал он, — Я посмотрю наконец в зеркало.

— Приятно почувствовать себя музой, — сказала я, — Хотя я ничего не сделала, только ткнула мордой в тень.

— Звучит знакомо, — отозвался Кит.

Он скорчил обиженную мину.

— Так нечестно. Это я должен тебя спасать!

— Разобьёшь за меня своё сердце?

— Нет, по посуду могу, — ухмыльнулся Кит.

Скоро Вечность ушел. Тихо, по-английски, забрав с собой сияние звёзд. Несуществующий двинулся вслед за ним, и под руку вел Февраль, которая была уже не безмолвной тенью и воплощенным желанием, а живой девочкой из плоти и крови.

Воспоминания стерлись, как записи карандашом под ластиком. Сначала я забыла их лица, потом голоса, потом имена. Несколько дней меня преследовало чувство, будто я что-то забыла.

По мере исчезновения зеркального отражения Отступницы мне становилось хуже. По утрам она не могла вспомнить своё имя и не узнавала себя в зеркале. А один раз я не увидела лица в её отражении. и тогда поняла, что дело плохо.

— Где я? — спрашивала она, — Что за страшная женщина надо мной нависает? Когда закончится этот страшный сон…

— Кто ты? — спрашивала я.

— Я пять тысяч лет прожила, — говорила она, — Я уже стара и дряхла. Быть может, я и родилась такой? Потому что ни детство, ни молодость я не помню. А помню только тягучую и зябкую старость.

Это было странно, потому что выглядела она ребенком.

— Тебе 15 лет, — говорила я, — Посмотри на себя.

Поднесла зеркало, но она вскрикнула, не узнав лица.

— Кто это? — кричала она, — Нет, это не я! Мы даже не похожи! Это не я!

И потому её утащили в Клетку и долго говорили с её безутешными родителями. Мы с Буревестник прилипли ухом к двери, но всё, что мы поняли, это то, что шанс спасти её 50 на 50. А потом у Буревестник случился приступ, и она держала меня за шкирку, рассказывая сказку про утопающий корабль. Раз за разом он переживает свою смерть, и раз за разом память членов экипажа отшибает, а пассажиры вообще ничего не замечают.

— Смешно, — хрипела она, — Они жрут, пьют, веселятся, а корабль идет ко дну и раскалывается на части. Ну смешно же, правда? Почему не смеёшься?

А меня трясло и прошибало холодным потом. Я склонялась близко-близко к её лицу и гадала, когда же это всё закончится.

С Буревестник было страшно, а без неё ещё хуже. Я глотала таблетки и растягивала губы в улыбке до ушей, уверяя Ласку, что со мной всё в порядке. Она недоверчиво качала головой.

— Как в порядке? — вопрошала она, — Весь твой вид кричит о том, что тебе нужна помощь.

Побег мне нужен! Мне уйти надо, как ты не понимаешь?! Почему ты не видишь, что за тьму я распространяю?!

Когда уходила Кошка, мне хотелось вцепиться в неё и зарычать, чтобы она никуда не уходила. Но я знала, что здесь ей не место. Она свободна, и держать её здесь будет кощунством. Не каждому выпадает такой шанс. Посему я, скрепя сердце, отпустила её. Она ушла, её ломкие волосы цвета соломы болтались из стороны в сторону, джинсы и свитер тряпьем висели на ней. Я мысленно махала её белым платочком, как Алиса Рыцарю.

Шла по коридору, не решаясь зайти в пустующую палату. Я знаю, что там: холодное помещение, убранное постельное белье на всех кроватях, кроме одной и старые рисунки, как издевательское напоминание о былых днях. Не хотела идти в зал, поскольку там стоял молчащий проигрыватель. А может, кто-то включил на нём старые романсы. Зои такое не любит.

Меня разрывает на свет и тень,

На воздух и магму,

На бодрость и лень.

А кто-то покинутый стоит на краю.

Эй, ты! Там, в пустоте,

Я тебе эту песню пою.

Вы думали, я рычу и кусаю?

Нет, ошибочка вышла.

Без клыков и когтей я, оболочка пустая.

А ты такая смешная и тёмная,

Шляпа, как у гриба

И кожа мягкая, тёплая.

Куда мне? Я весь двойной.

Как посмел я?

Как посмел я с тобой быть? Смешной.

Девушки и парни столпились вокруг него, санитары хлопали. Певца я узнала. Дейл. Черная одежда, потертые джинсы, кроссовки,  копна темных волос, обрамляющих бледное лицо, сумка с тканями в руках. Сначала я равнодушно кивнула ему и хотела пройти в сад, а спустя мгновение, осознав всю ситуацию, я остановилась, как вкопанная и ошеломленно посмотрела на Дейла ещё раз.

— Дейл.

— Ага.

— В психушке.

— Ага.

— Ложишься в психушку.

— Ага.

— Я… Я жду объяснений.

— Тогда поговорим в твоей палате.

Я недовольно цокнула и повела его к себе.

— Батя меня ненавидит, — сказал он, опускаясь на мою кровать.

— За что? — спросила я, занимая место на подоконнике.

— Я не его ребенок. Мать изменила ему.

— С такой-то семейкой — не удивительно.

Дейл неодобрительно покосился на меня.

— Я думал, что моей силы хватит на то, чтобы разнести пол мира. Но потом меня вырубило.

— Как давно ты здесь?

— Несколько дней. Сначала меня в реанимации продержали.

Я потянулась за сигаретой.

— Не кури, — сказал Дейл, — Ничего хорошего в этой привычке нет.