Парк пустовал — в субботу здесь всегда было мало народа, даже вечером. Тихий, спокойный район, исключительно для своих, а те разъехались за город — урвать последние летние выходные. С утра прошел дождь, но влажная духота, которой так славился климат столицы Соединенных Штатов, ближе к вечеру развеялась, и теперь под сенью деревьев было прохладно, а сочная зелень листвы радовала глаз. Прекрасная планета! Особенно к месту оказались вовремя пролоббированные экологические законы и штрафы, иначе местные жители загадили бы ее до неузнаваемости, увлекшись промышленной революцией. По своей потерянной родине Мортимус не скучал. Конечно, иногда на него накатывали приступы ностальгии, хотелось прогуляться по холмам, поросшим алой травой, но это случалось все реже и реже. А по бывшим соотечественникам Мортимус не скучал тем более. Косные, замшелые ретрограды, стоящие на пути прогресса — все как один! Даже лучшие из них были или слишком осторожны и мешали работать, или наоборот, пускались во все тяжкие и портили все, наработанное тяжким трудом. Мортимус раздраженно поджал губы. Токлафаны, скажите пожалуйста! Нет уж, токлафанов он ни за что не простит. Конечно, все давно вернулось на свои места, обычные люди все забыли — нельзя помнить то, чего не произошло. Но Мортимус не был человеком и прекрасно помнил, как его убили — в собственном, между прочим, доме! Мерзость какая! Он мотнул головой, отгоняя неприятное воспоминание.

Сквозь деревья уже виднелся его дом, таунхаус прошлого… нет, уже позапрошлого века с высоким крыльцом, плотно стиснутый соседними домами. И замечательно, потому что уже начинало накатывать знакомое, но каждый раз новое ощущение приближающейся регенерации. Мортимус ускорил шаг. Дома уже все было давно готово. Можно будет расслабиться, прилечь и покурить. Еду он заказал заранее — конечно, большая часть отправится в мусорник, но что-то обязательно пригодится. В прошлый раз, например, очень в тему пришлись донатсы с корейской морковкой, а сейчас, может, в ход пойдут шоколадное мороженое и пицца. Кто знает?

Подобрав в холле газету, Мортимус сунул трость в подставку и поднялся на третий этаж, в спальню. Сейчас ему было почти не сложно изображать старческую немочь. Ничего, скоро это все закончится. Очень скоро. Он отпер массивный резной шкаф ключом, висевшим, по старой привычке, на шейной цепочке, и облегченно вздохнул. Наконец-то дома — по-настоящему! Его ТАРДИС, Марк IV, с которой они пережили не одно приключение, и которая уже давненько никуда не летала ни во времени, ни в пространстве, потому что Мортимус осторожничал. Меньше всего он хотел бы, чтобы кто-то обнаружил его присутствие. Он устроился в кресле, вытянув усталые ноги, и включил музыку. Все. Теперь точно очень скоро. Заиграла одна из любимых песен — “Тюремное танго” из мьюзикла “Чикаго”, автора которого он же и проспонсировал в свое время. Прекрасно! То, что надо. Мортимус развернул газету, надеясь, что успеет хотя бы мельком посмотреть новости.

И вдруг его дернуло — прямо в тот момент, когда музыка заиграла громче. По рукам и шее словно пустили ток, правое сердце заколотилось быстрее, а левое, наоборот, пропустило удар. Потому что где-то там, в давно и в далеко, кое-кто вмешался в ход событий. Заголовки замелькали перед глазами, изменяясь на все лады. Шрифты поплыли.

— О, нет, — простонал Мортимус, пытаясь подняться, но коленки подгибались, не давая встать. Как невовремя! Катастрофически невовремя!

Где-то в Германии, в тридцать восьмом, в эту самую минуту трещало поврежденное взрывом правительственное здание. Трещало все громче, осыпался с сухим, неприятным шорохом кирпич. В запертой на ключ гардеробной жуком в банке бился тогда еще не настолько знаменитый диктатор. О нем все забыли. Разбегались из падающего дома, как тараканы. А потом конструкция не выдержала нагрузки, и здание медленно, почти торжественно сложилось, словно карточный домик, погребая под собой несколько десятков человек, не успевших выбежать наружу.

— Он сам нарвался, он сам нарвался, он сам во всем и виноват! — пел магнитофон.

Вторая мировая не началась, но в сорок втором Советский Союз пошел в наступление. Союзники передрались еще раньше. “Коммунистическая Франция рапортует!” — гласила передовица. Газета начала расползаться в руках, превратилась в желтую пыль, опилки.

— Что же делать, что, что? — бормотал Мортимус. — Ах, он сволочь! Опять! Опять изменил походя реперную точку, да что ж ты будешь делать!

Он все-таки сумел встать. Голова кружилась. Сердца колотились как бешеные. Пол под ногами затрясся, качнулся… Потому что объединенные силы коммунистического Китая и алой, как кумач, Европы в пятьдесят восьмом нанесли массированный ядерный удар по своему главному врагу — Соединенным Штатам, и реальность трещала по швам, пытаясь вместить то, что было, и то, что… было еще раз.

— Невовремя! Не успею! — выкрикнул Мортимус. Шаг за шагом он приближался к консоли. Пол начал опасно крениться влево: дом исчезал из реальности, и ТАРДИС уже ничего не удерживало, кроме его, Мортимуса, собственных воспоминаний. Но на них долго не выстоять…

— Это было убийство, но не преступление, — пел магнитофон.

Мортимус вцепился в консоль, и тогда его тряхнуло по-настоящему. В лицо ударила горячая волна, переплавляя его в кого-то нового, совершенно другого, нужного именно в данный момент. Нужного сейчас и немедленно!

Последним, что запомнил Мортимус, были сияющие огнем руки, переключающие тумблеры, и яркий свет, бьющий в глаза.

А потом все исчезло, растворилось в темноте.

***

Нью-Йорк, 02 ноября 1930 г.

Специальный агент ФБР Адам Доннеган никогда не считал свою работу непыльной, особенно сейчас, когда кризис приложил вотчину дядюшки Сэма своим многофунтовым кулачищем. От удара наверх всплыла всякая помойная дрянь. Мафия, вооруженные до зубов банды, психи-убийцы, слетевшие с катушек — все это он видел. Не привыкать было. Только вот сегодняшнее дело, несмотря на всю прибавку к жалованию, казалось ему… слишком. Слишком даже для него.

Прибавку ему предложили недавно — шеф вызвал Доннегана с напарником к себе всего пару дней назад. В его кабинете, в самом темном углу дымил вонючими, как портянки бомжа, папиросами какой-то моложавый хлыщ. Кажется, именно он и заказывал эту музыку — хоть и не сказал ни слова за то время, пока они говорили, просто молчал и пялился на них своими хитрыми глазенками, поблескивавшими в темноте. Доннегану предложили заниматься… необычными делами. Странными. Которые не должны были попасть в газеты. Секретными делами, короче говоря. Доннеган согласился, конечно, и Джим Рэндалл, его напарник, тоже. Разве баксы бывают лишними? И жена, кажется, была довольна. Дополнительную подписку они дали, и жалование им повысили тут же, еще и премию выписали.

А теперь на них повесили расследование массового убийства в театре Лорензи — из неизвестного оружия, стрелявшего не пулями, с трупами не только людей, но и странных свиноподобных уродцев, и не только свиноподобных, надо бы сказать… Одному из убитых как будто осьминога на голову натянули. Не успели затихнуть последние выстрелы, как театр тщательно оцепили, обтянули тревожными лентами и теперь ждали коронеров, тоже каких-то особенных, давших допподписку о неразглашении материалов по этому делу. Хорошо, что все случилось ночью, и обычные для таких случаев зеваки давным-давно дрыхли под теплыми одеялами. Доннеган поднял воротник и надвинул шляпу на глаза — на улице было ощутимо холодно, моросил неприятный дождь. Рэндалл молча курил рядом, и говорить не хотелось. До этого они обошли весь театр — от чердака до подвала — и обнаружили ход, ведущий в канализацию. Убийцы, кажется, ушли этим путем, а может, и пришли тоже. Дело казалось не просто довольно крутым даже для таких опытных детективов, как они, а еще и чудовищно запутанным. Доннеган сказал бы, что это верный “висяк” безо всякой надежды, но… Его хотелось распутать. Азарт кружил голову. Улик убийцы оставили много, а коронеры и патологоанатомы проверят остальное. И неважно, что трупы со свиными рылами и щупальцами. Люди там тоже были, и немало. Для начала их нужно было опознать.