Офицеры военного времени были в целом ближе к нижним чинам, являлись выходцами из народа. Вполне естественно, в этой среде встречалось множество сторонников народнических взглядов, приверженцев левых политических течений (например, первый советский Верховный главнокомандующий Н.В. Крыленко, а также С.Г. Лазо, М.К. Тер-Арутюнянц, И.Ф. Федько, Н.А. Щорс и др.)[73]. И конечно, такие офицеры приняли как Февральскую, так и Октябрьскую революции и активно поддержали большевиков. Не случайно еще в декабре 1915 г. генерал от инфантерии А.А. Адлерберг по итогам инспектирования запасных частей писал: «Большинство прапорщиков состоит из крайне нежелательных для офицерской среды элементов. Между ними были из чернорабочих, слесарей, каменщиков, полотеров и буфетчиков»[74]. Император подчеркнул эти строки, отметив: «На это надо обратить серьезное внимание»[75].
Генерал В.А. Слюсаренко вспоминал, что «офицеры военного времени, поступавшие после [19]15 года, в общем были неудовлетворительными, мало дисциплинированными и неподготовленными к военному делу»[76]. Характерно восприятие этих групп офицерства населением. Капитан И.С. Ильин записал в дневнике 21 июня 1918 г.: «Я видел еще по фейерверкерам и юнкерам, что именно наиболее сознательная часть народа так и смотрит: кадровый офицер – это одно, а всех этих прапорщиков из учителей да из школ в грош не ставили и даже как будто стыдились, что такие появились офицеры – ни рыба ни мясо»[77].
Несмотря на то что кадровые офицеры в массе своей традиционно находились вне политики, к 1916–1917 гг. в элитах империи накопилось серьезное недовольство неспособным эффективно управлять воюющей державой императором и его окружением. Империя с трудом справлялась с напряжением, вызванным войной, тыл разъедали острейшие проблемы, которые практически невозможно было решить в рамках устоявшейся системы управления, в 1916 – начале 1917 г. наблюдался очевидный политический кризис[78]. Императорская семья стала объектом дискредитирующих слухов, которым верили даже представители военного руководства страны[79]. «Распутинщина» лишь усугубила циркулировавшие слухи. В силу политической наивности офицерства и традиционной чувствительности фронта к любым, даже косвенным, проявлениям неустойчивости тыла (тем более к слухам о прямой измене в высших эшелонах власти), все, даже самые нелепые, слухи воспринимались офицерством (в том числе высшим генералитетом) очень болезненно и с огромной тревогой. К началу 1917 г. в части военно-политической элиты страны наблюдался определенный консенсус по вопросу о том, что император в силу своих личных качеств, родственных связей, окружения препятствует успешному завершению войны. Альтернативой дискредитированным чиновникам считались представители «общественных сил» в лице думских деятелей. Именно их допуск к власти и устранение вредных элементов воспринимались армейским руководством как качественное изменение ситуации в государственном управлении и способ оздоровить монархию. Устранение же признававшегося вредным влияния императрицы на Николая II было возможно только при смене самого монарха. Неудивительно, что ряд представителей высшего командного состава оказался причастен к событиям Февральской революции.
Революционные события февраля – марта 1917 г. сопровождались массовыми убийствами офицеров Балтийского флота, погибали офицеры и в Петрограде. Уже в начале марта 1917 г. стала очевидна антиофицерская направленность происходивших в стране процессов. Убийства офицеров, побои, унижения, падение дисциплины и выход солдат из подчинения – все это не могло не вызывать тревогу. На совещании с представителями Временного правительства и Петросовета 4 мая 1917 г. генерал М.В. Алексеев заявил, что армия утратила дисциплину, «офицерство угнетено, а между тем именно офицеры ведут массу в бой»[80]. Ему вторил генерал А.А. Брусилов, назвавший офицеров париями революции и отметивший, что обретенная свобода должна касаться не только одних солдат[81]. Деятели Временного правительства тогда заверили генералитет в том, что приложат все усилия для укрепления армии и недопущения дальнейшего развала. Однако последующие события показали, что политики выпустили вооруженную силу из-под контроля и процессы развала стали необратимыми.
После Февральской революции произошли перемены в комплектовании офицерского состава. В марте 1917 г. был снят запрет на производство в офицеры иудеев. В конечном счете право на производство в офицеры получил любой солдат, пробывший на фронте более четырех месяцев. К осени 1917 г. уже был достигнут сверхкомплект офицеров, в связи с чем прием в школы прапорщиков прекратился.
На осень 1917 г. на фронте должности ротных командиров занимали почти исключительно офицеры военного времени, на уровне батальонных командиров еще присутствовали кадровые офицеры. Генералы и штаб-офицеры в меньшей степени подверглись социальным изменениям военного времени.
Что касается чинопроизводства, то в 1917 г. многие прапорщики уже достигли чинов поручика и штабс-капитана. Однако массовое производство в офицеры продолжалось до осени 1917 г. Свыше половины офицеров обладали лишь менее чем полугодичным опытом пребывания на фронте. Причем, поскольку речь шла о 1917 г., боевого опыта в большинстве своем у них не было. Немало было офицеров, обладавших лишь низшим образованием и едва грамотных. Очевидно, большинство офицеров к этому времени уже составляли выходцы из крестьян.
Революционные перемены привели в движение огромные массы людей. Шел процесс политизации офицерства, часть которого втягивалась в политическую борьбу. Отношение к выборным организациям в армии со стороны офицерства было неоднозначным. Некоторые офицеры восприняли происходящее как шанс сделать карьеру. Кто-то шел по пути заигрывания с солдатами.
Стали возникать различные офицерские организации. Офицеры появились в армейских комитетах самого разного уровня, а также в Советах. Для части офицеров участие в выборных организациях стало прологом последующего вступления в Красную армию. Некоторые представители кадрового офицерства примкнули к большевикам. В частности, полковник М.С. Свечников, подполковники Г.Д. Базилевич, Н.Г. Крапивянский, капитан Г.В. Зиновьев, штабс-капитан А.Н. Луцкий, штабс-ротмистр А.И. Геккер и др. Все это свидетельствовало о неоднородности офицерства, в том числе кадрового. Присоединились к большевикам и офицеры военного времени. В частности, капитан А.Е. Скачко, штабс-капитан А.И. Седякин, подпоручик И.П. Уборевич, прапорщики И.Н. Дубовой, П.Е. Княгницкий, К.А. Нейман, С.Д. Павлов, В.К. Путна, Н.А. Руднев, С.Е. Сакс, Р.Ф. Сиверс, И.Ф. Федько, Г.Д. Хаханьян и др.
К лету 1917 г. в офицерских кругах стало наблюдаться разочарование политикой Временного правительства, которое не доверяло офицерству и не защищало его от солдатского произвола. Происходившие деструктивные процессы в армии и в стране вызывали неприятие и тревогу у многих офицеров. Слабость Временного правительства, его неспособность провести в жизнь даже собственные решения (например, в отношении арестов лидеров большевиков после их неудавшейся попытки захватить власть в июле 1917 г.) свидетельствовали о том, что в воюющей стране нет эффективной твердой власти. Существовавшие в начале года надежды на то, что устранение «темных сил», группировавшихся вокруг трона, и установление «демократических» порядков повысят обороноспособность страны, оказались иллюзиями. Некоторые генералы, наблюдая политическое бессилие Временного правительства, сожалели о том, что способствовали отречению Николая II и приходу к власти деструктивных элементов[82]. Нарастали тревожные ощущения близкого краха страны и охваченной разложением армии. Тревога сменялась возмущением, а возмущение служило стимулом для решительных действий, к которым боевое офицерство склонно по природе своей деятельности. Все больше сторонников находила идея военной диктатуры как единственного выхода из критической для страны ситуации.