Я кивнула, чтобы не длить спор и уйти наконец-то к себе. Потом до меня дошло, что кивок, вроде бы, должен подтвердить предположение дяди Горо, – а мне этого совершенно не хотелось… Я заверила маму, что не влюбилась и не больна, а всего лишь хочу спать.

«Тогда ступай к себе, дорогая. Можешь не заходить сегодня к отцу… Я поднимусь с тобой».

Мама на самом деле поднялась в мою комнату и сама уложила меня. Она крайне редко так делает: этого не случалось, наверное, лет пять. И в любой другой вечер я была бы не против; только не сегодня.

Мама сидела со мной, воркуя о чём-то и расчёсывая мне волосы. У меня раскалывалась голова и сильно билось сердце; я пыталась сосредоточиться, но едва слышала, о чём речь. Кажется, что-то о лордах Каннерти и о том, что весной они позвали нас в гости.

Она была в каком-то нежно-мечтательном настроении. С мамой такое случается. Сегодня это тоже было некстати; всё из-за глупой шутки дяди Горо… Она стала перебирать мои вещи и наткнулась на синий кулон. Я вспомнила гномов из сна, камни на их доспехах – и вздрогнула.

«Почему ты не надела его сегодня, дорогая? Ты такая красавица в нём. Посмотри-ка».

Я отшатнулась: казалось, что серебро цепочки будет жечь, если коснётся шеи… Но мама, улыбаясь, почти насильно застегнула на мне кулон. Сначала ничего особенного не произошло. А чуть позже я вдруг почувствовала, что синий камень жжёт грудь. И…

Я не знаю, как описать это. Образы потоком хлынули в мою голову – не опасные, как в кошмарах, а просто… чужие. Непонятные. Летом и весной с Синего Зуба так же резво сбегают ручьи. Не прошло, наверное, и несколько секунд, когда всё закончилось.

Я видела бородатого гнома за работой. У него были тёмные глаза и родинки на морщинистых щеках, а руки – умелые и мозолистые. Я видела, как он подбирает сапфир из тех, что собрал в шахте его сын, а отшлифовал внук. Как он стачивает его края для оправы. Как в тигле плавится серебро, как на наковальне одно за другим рождаются крошечные звенья…

Думаю, я видела прошлое кулона. Не знаю, как такое возможно: я словно влезла в голову этого гнома-мастера, имени которого не знаю. Точнее, агха – слышала, что гномы предпочитают называть себя так… Или, может быть, влезла в память камня?

Что за чушь – откуда у камней память?..

В одном не сомневаюсь. Ювелир в Академии не солгал дяде Горо: кулон и правда гномьей работы.

Наверное, я сказала это вслух, потому что мама удивилась.

«С чего ты взяла, Уна? Гномы очень редко торгуют с нами. В последние годы – думаю, почти никогда. По крайней мере, открыто… Лучше уж им сидеть у себя, под Старыми горами, и не беспокоить людей. Ты слишком взрослая, чтобы верить в сказки».

Я сделала вид, что соглашаюсь. Расскажи я о том, что видела, – и мама бы точно решила, что я больна.

«Ну, доброй ночи, дорогая», – вскоре сказала мама. Я видела, как потух её взгляд: прилив нежности прошёл, и она торопилась уйти. А мне стало страшно, что сны о войне и магии придут снова. Мне и сейчас страшно.

«Посиди со мной ещё, – попросила я. – Расскажи мне что-нибудь… Пожалуйста».

Мама улыбнулась – как-то натянуто.

«Что рассказать? Уже поздно, и я тоже устала».

«Что угодно. О Великой войне, например. Как она началась? Почему даже профессор Белми не хочет говорить со мной об этом?»

Она нахмурилась – как всегда. Я уже знала, что она ответит.

«Я сама мало что знаю об этом, Уна. Это мужские дела и вопрос к дяде Горо… Но тебе вообще ни к чему знать о таких ужасных вещах. Спи спокойно».

И мама ушла, как будто ей опять стало неприятно быть рядом со мной. Я давно замечаю, что временами ей это неприятно; в такие моменты она спешит уйти или отвернуться.

Или, возможно, дело в вопросе о Великой войне? Хотелось бы. Не знаю.

Свеча на моём столике догорает, скоро превратится в лужицу воска… Я должна лечь.

Почему так странно покалывает кончики пальцев?

Запись семидесятая

Торжественный вечер: только что я перерыла последнюю полку в библиотеке – одну из самых высоких. Ни книги, ни свитка о Великой войне. Придётся смириться с тем, что в Кинбралане я ничего не узнаю.

Я уже давно веду записи не каждый день, но эта тетрадь заканчивается. Нужно будет завести новую.

Сегодня утром я слышала первую капель. А под крышей над моей комнатой ласточки вьют гнездо. Хорошо, что наступают тёплые дни – хотя и зимы мне немного жаль…

Я уже загадала, что решусь проведать могилу дедушки, когда снег сойдёт до конца. Мне хочется сходить в склеп одной.

Вчера снова случилось кое-что необычное. Кажется, я начинаю к этому привыкать и почти не удивляюсь. Когда в последний раз я удивилась – или, тем более, испугалась? Пожалуй, в тот день, когда на Делле, жене конюха, загорелось платье… По-моему, здесь я ещё не писала об этом. Мне до сих пор стыдно.

Наместник Велдакир тогда устроил турнир в Академии – в честь рождения у короля сына-первенца. Дядя Горо прямо расцвёл, получив эту новость: засиделся за зиму. Даже достал точильный камень и упражнялся с мечом во дворе (мне почему-то кажется, что не очень успешно). В конюшне он подбирал лошадь для поездки. Я увязалась за ним – хотела повидать Свирепого и Ворону. Дядя Горо считает, что Ворона сильно сдала; а ведь когда-то на ней – жеребёнке – меня учили ездить верхом… Впрочем, неважно.

Я кормила Ворону ячменными сухарями (она по-прежнему к ним неравнодушна), когда в конюшню пришла Делла. Пришла не одна, а с Бри; точнее, она волокла его за собой, схватив за ухо. Скрутила двумя пальцами – как только она умеет – и за что-то отчитывала. Бри ей не сын и вообще не родственник, но Делла – гроза всех слуг в замке; я знаю, что и Бри, и Эльде от неё доставалось. Наверное, Делла считает, что мать Бри слишком мягка с ним.

Она долго не замечала нас с дядей Горо. Всё вопила на несчастного Бри и выкручивала ему ухо (уже и без того красное), хотя он уже почти взрослый и скоро может стать главным поваром, а так выкручивать уши допустимо только маленьким детям, разве нет?.. Насчёт повара – я, конечно, погорячилась. Ещё есть вероятность, что всё-таки мечта Бри сбудется и он уедет в Академию, чтобы наняться к кому-нибудь в подмастерья. Бри всегда хотелось жить в городе.

Если вкратце, я разозлилась на Деллу – что бы там ни натворил Бри. Я разозлилась так, что на секунду представила… Ну да, я представила именно то, что случилось. Подол платья Деллы ярко вспыхнул и загорелся – просто так, сам собой. Она выпустила Бри и с проклятьями кинулась к бочке, где конюх держит воду для лошадиных поилок. Дядя Горо долго хохотал; он сказал, что Деллу покарал бог Шейиз, и поделом.

А мне стало страшно. Я ведь просто подумала об этом – подумала и захотела, не вдаваясь в размышления… Что случилось бы, если бы рядом не оказалось бочки с водой? А если бы на месте Деллы был кто-то другой – профессор Белми, или дядя, или мама?

Совпадение? Не думаю. По крайней мере, у меня опять ныли виски и немели кончики пальцев – всё как в те, другие разы.

Ну вот, я записала это. Я ужасный человек.

Теперь – о том, что произошло вчера на моём любимом чердаке, в бывшей голубятне…

Увы, в следующий раз. Мама прислала за мной свою служанку – зовёт в покои отца, чтобы прочитать какое-то «важное письмо» от лорда Каннерти.

Раньше при мне никогда не читали письма от взрослых. Только от тёти Алисии – но она пишет редко, потому что терпеть не может этого делать. Значит, случай в голубятне подождёт. Жаль. По-моему, осмыслить какое-нибудь событие гораздо проще, если изложить его на бумаге.

Запись семьдесят первая

Даже не знаю теперь, что важнее – случай в голубятне или то, что мне сообщили в отцовских покоях. Скорее второе, потому что очередное видение о прошлом (пускай такое прекрасное и жуткое) вряд ли способно изменить (причём не в лучшую сторону) всю мою жизнь… Я чувствую столько всего сразу, но главным образом злость. И ещё обиду.