«Эта война, будь она трижды проклята, уже забрала у меня двух сыновей! – кричал он тогда. Они думали, что я у себя, но я стояла за гобеленом у входа в зал для приёмов и всё слышала. Знаю, что подслушивать нехорошо; я просто не смогла удержаться. – Тоури отдали ей всё, что могли. Ни альсунгский король, ни наместник ни кровинки больше от меня не получат – клянусь на своём мече! И ты будешь жив, Гордигер – пусть эти твари займут хоть дюжину крепостей!..»

В общем, я могу понять, почему дядя Горо так встревожился из-за смерти дорелийского короля. Кто знает, что теперь будет?

«Инген, сын Абиальда, давно кричал, что намерен прибрать к рукам Феорн, – сказал дядя маме, хотя она уже занялась какими-то распоряжениями по хозяйству и слушала его вполуха. – И больше никто не помешает ему».

«Так пусть Дорелия дерётся с Феорном, Горо… Всё лучше, чем с нами. Забудь об этом. – (Проходя мимо, мама вырвала у дяди письмо). – Лучше бы ты присмотрел себе жену. И – прости – сменил наконец-то рубашку».

У дяди Горо покраснели лицо и шея – верный признак того, что мама напрасно добавила последние слова. Но она словно ничего не заметила. Пробежалась глазами по письму, одёрнула платье и вышла из зала.

«При Уне, – как-то придушенно пробормотал дядя Горо. – Зачем…»

Наверное, он думал, что я тоже уже ушла.

«Не переживайте, милорд! – с деланой бодростью сказал ему профессор Белми; до тех пор он весь вечер молчал. – Знаю, о чём Вы тревожитесь. Что Дорелия захватит Феорн и станет в полтора раза сильнее… Но нашему несчастному Ти’аргу не привыкать к сильным врагам, ведь так?»

«Нашего несчастного Ти’арга больше нет, – сказал дядя. – Как нет и моего брата…»

Профессор кашлянул. Дядя покосился на меня и почему-то умолк.

Он выглядел таким уставшим; мне захотелось, как в детстве, забраться к нему на колени и дёрнуть за бороду, чтобы он улыбнулся. Сейчас профессор Белми отчитал бы меня за подобное.

И мама отчитала бы – ещё строже.

Интересно, кого из двух братьев имел в виду дядя Горо? Мелдона или Эйвира? И почему упомянул только о нём – с таким горем в голосе?

Сейчас ночь, но эти вопросы не дают мне уснуть. Сама не знаю, почему.

Кулон я положила в шкатулку. Он похож на большую синюю слезу.

Запись пятьдесят третья

Не представляю, как описать то, что случилось. Сердце колотится, рука дрожит, и буквы выходят кривыми – словно мне лет шесть.

Хоть мама и говорит, что почерк у меня по-прежнему как у шестилетней…

Я волнуюсь, поэтому пишу чушь. Надо успокоиться. Начну по порядку.

Ночью вернулись кошмары – не такие, как раньше. Очень… подробные. Их было много, но я помню каждый. Они сменялись быстро, точно сценки в кукольных спектаклях. Когда я была маленькой, мама впускала в замок бродячих артистов, но потом прекратила.

Только в этих снах, в отличие от спектаклей, не было совершенно ничего смешного.

Я видела реку, залитую кровью, и молодого убитого короля со светлыми волосами. Перед смертью он прошептал чьё-то имя, но я его не расслышала.

Видела сторожевые башни города, стены и порт (мне показалось, что это похоже на Хаэдран – я была там однажды, и дядя Горо обещал свозить меня ещё, чтобы показать море); по Северному морю к городу подплывали корабли с воинами, а из воды поднималось чудище со щупальцами. У него было так много глаз – наверное, сотни.

Видела другой город, большой и богатый; его жители гибли от болезни, занесённой странными чёрными крысами с одним глазом.

Видела третий город – очень красивый, с чистыми широкими улицами, белым круглым дворцом и винно-красной черепицей на крышах. Там шёл праздник в честь местной богини, имя которой мне не знакомо. Праздник прервался и закончился чем-то ужасным: погибло много людей в богатых одеждах, я видела кровь и большую чёрную змею, которая выползла из картины… Понятия не имею, что всё это значит.

Я видела большую битву, где кот превращался в мужчину, а какая-то хищная птица – в женщину. Потом громадные корни, шипы и вьющиеся побеги взрыли землю изнутри, растерзали и задушили одну из армий.

Я почти чувствовала, как больно было тем людям. Отвратительное ощущение. Мой лоб до сих пор в поту… и, кажется, шея тоже.

Теперь сердце уже не так колотится, и я начинаю вспоминать. Я немного слышала о битве за Хаэдран и о монстре, который сокрушил город, – правда, только от заезжих менестрелей и дяди Горо, потому что книг об этом не пишут и в разговорах стараются не затрагивать. Дядя рассказывал, что это было первое крупное сражение Великой войны – очень давно, ещё до моего рождения.

Сон с корнями тоже, кажется, можно объяснить. Длинная баллада «О битве за Энтор». Я помню, как тот флейтист, которого выгнал дедушка, пел её за нашим столом; он сказал, что не сочинил, а лишь перевёл слова, сложенные дорелийскими менестрелями. В Дорелии утверждают, что отстоять столицу им помогли сами духи, бессмертные хранители ветра, земли и деревьев.

Я всегда думала, что это просто красивая легенда. Она ведь была бы удобна не только дорелийцам, но и нам: проиграть древнему колдовству, наверное, не так стыдно, как обычным людям с мечами и копьями.

Теперь я уже в этом сомневаюсь. Всё было так ясно и чётко – эта кровь, и стрелы, и стебли с меня толщиной… Ох.

По-моему, там сражались даже гномы. По крайней мере, так я их представляла по историям тёти Алисии, и так их рисуют в книгах. Приземистые и кривоногие, с топорами и молотами, у всех бороды, а на доспехах – драгоценные камни… Теперь я, наверное, не скоро решусь надеть тот кулон от дяди.

Могло ли хватить одной давней песни, чтобы вызвать этот кошмар? Не знаю.

В любом случае – остальные сны для меня по-прежнему загадочны. Я не слышала и не читала ни о чём подобном. И, уж тем более, не видела.

Няня Вилла пришла – стучится, чтобы помочь мне одеться. Допишу вечером, если додумаюсь до чего-нибудь ещё.

Запись пятьдесят четвёртая

Пишу вечером того же дня. Я безумно устала: виски ноют, а веки слипаются, будто я совсем не спала. Но записать это нужно.

За ужином я почти не могла есть и в итоге призналась, что плохо себя чувствую. «Ты скверно выглядишь, Уна, – сказала мама и велела принести мне чаю с мятой. Ненавижу мяту, но пришлось выпить, чтобы не расстраивать её. – У тебя нет жара?»

Я сказала: конечно, нет. Я мечтала, чтобы мама скорее отпустила меня наверх. В трапезном зале было тепло и уютно из-за очага, но охотничьи трофеи на стенах и доспехи сегодня почему-то пугали меня. Никогда не замечала, как зловеще отблески огня дрожат на шлемах и нагрудниках лордов-предков… Даже в наших знамёнах с осиновыми прутьями, по-моему, есть что-то угрожающее.

Может, я схожу с ума?

«Это профессор Белми так утомил тебя? – (Мама укоризненно посмотрела на профессора, и тот замотал головой. Испугался, должно быть). – Нет? Тогда ты всё-таки пересидела в библиотеке. Кажется, пора мне запереть её на ключ».

«Ты смотри, как она запаниковала! – рассмеялся дядя Горо. – Глаза сразу в пол-лица… Ты не влюбилась ли часом, Уна? Не знаю, правда, в кого влюбляться в нашей глуши. Разве что в лорда Ровейна с портрета».

Портрет лорда Ровейна висит в северной башне, недалеко от покоев отца. Ровейн был незаконным сыном Робера – первого в нашем роду, того, кто отвоевал Кинбралан у более древних владетелей. По легенде, матерью Ровейна была колдунья с Волчьей Пустоши. Он убил отца и всех сводных братьев, чтобы стать лордом Тоури. Ещё в хрониках Кинбралана сказано, что в подземелье замка Ровейн держал собственного дракона…

И был очень красив, если судить по портрету.

Мама поморщилась и с досадой воскликнула:

«Что ты болтаешь, Горо! Уна уже не ребёнок. Ей ни к чему влюбляться в человека, который умер шестьсот лет назад».

«Семьсот, миледи», – влез профессор Белми. И тут же притих, встретив суровый взгляд мамы.

«Неважно. Я не знаток истории рода Тоури… – (Она посмотрела на меня и сладко улыбнулась. Не люблю, когда она так улыбается). – Пройдёт пара лет, и у ног Уны будут лучшие рыцари и лорды Ти’арга. Не так ли, дорогая моя?»