Было пасмурно, но сухо; всё прошло быстро. Дедушку положили не в древнюю усыпальницу в подземелье, а в склеп за осинником, к западу от замка. Каменная плита с его именем теперь – рядом с плитами бабушки, дяди Эйвира и дяди Мелдона. Мама сказала, что он так хотел.

На плите выдолблено: «Гордигер Тоури, лорд Кинбралана. Подданный короля Хавальда Альсунгского и наместника Велдакира. Да хранят боги память о нём».

Почему-то мне кажется, что ему бы это не понравилось. Не понравилось бы зваться подданным Альсунга и после смерти – даже если это действительно так… Разве всю жизнь он не служил королям Ти’арга?

Я пишу не о том, о чём нужно. Знаю.

Нужно писать хоть что-нибудь. Это успокаивает.

Четверо крестьян пронесли тело дедушки по кругу вокруг склепа. Няня Вилла и служанка мамы были плакальщицами: рыдали с подвываниями, и это звучало жутко. Потом жрецы прочитали молитвы. Его окропили водой в честь Льер, осыпали птичьим пухом в честь Эакана и землёй – в честь Дарекры. Жрец Шейиза чуть подпалил факелом его одежду и бороду. Его опустили в подготовленную могилу.

«Да хранят тебя боги, лорд Гордигер Тоури. Да оплачет тебя дождями Льер, да согреет тебя дыханием Шейиз, да разобьёт твои оковы Эакан, да упокоит тебя Дарекра. Замок Кинбралан тебя помнит».

Почему именно оковы?.. Наверное, в древности это что-нибудь значило. В обряде ведь не бывает случайных слов, правда?

На похоронах были только мы и семья Каннерти – наши ближайшие соседи с юга. Я слышала, что когда-то дедушка дружил со старым лордом Каннерти, до того, как прекратил выезжать из замка. Они привезли даже младшего в семье – Риарта, внука лорда. Он всего на два года старше меня, но ужасно задирает нос. Это сразу видно.

Кузина Ирма с родителями не смогла приехать. Зато тётя Алисия здесь. Она долго обнимала меня и плакала; было совестно, что я отчего-то не могу плакать вместе с ней. Мама не проронила ни слезинки. Она проследила, чтобы на носилках принесли отца; я видела, как он кусал губы от боли. Но не жаловался.

По-моему, он как-то уменьшился и ссохся с тех пор, как мы виделись в последний раз. «Уна», – шепнул он мне и поцеловал в лоб, когда я подошла. И всё – больше ни слова. А мне так хотелось, чтобы он поговорил со мной или хотя бы обнял.

Отец похож на призрака. Призраки, должно быть, тоже всегда смотрят мимо тебя.

Я сижу на чердаке западной башни, а снаружи воет ветер. Слышно, как скрипят балки под крышей – здесь они очень старые, рассохшиеся… Раньше тут была почтовая голубятня; до сих пор всюду следы помёта, а кое-где и перья. Но мне нравится. Сюда никто не заходит, так что можно побыть совсем одной. Сейчас мне тяжело видеть даже тётю Алисию с её мужем.

Пол странно повреждён: крупные, неровные дыры в досках – как будто что-то острое пробило их снизу. Помню, что когда-то спрашивала у мамы, от чего эти следы, но она только пожала плечами.

Это просто болтовня без цели и смысла – разве что на бумаге, да? Раньше я играла в прятки с Бри или тётей Алисией: кто-то отворачивается к стене и считает, а ты залезаешь, к примеру, в шкаф в одной из гостевых спален и сидишь там тихо-тихо. И сейчас – то же самое, но я прячусь в этой тетрадке.

Мне скорее не больно, а страшно от смерти дедушки, и я не понимаю, почему.

Он так мало говорил со мной. Вообще – с кем угодно, кроме мамы. Её он любил, как родную.

Нужно идти, а то меня будут искать. Во всём замке так холодно; холодно, как в моих кошмарах.

Запись сорок восьмая

Уже зима: первый снег выпал неделю назад. Я давно ничего не записывала.

Дядя Горо на днях уехал в Академию, чтобы присягнуть королю в лице наместника Велдакира и записаться в Книге Лордов. Ведь это он теперь – законный лорд Кинбралана.

По-моему, он уже давно должен был это сделать, но оттягивал до последнего. Со мной, конечно, никто не говорил об этом, но я догадываюсь.

Я сама нашла и прочла труды двух философов из Минши – те, что есть у нас библиотеке. Поняла не всё, но это безумно интересно: они мыслят совсем не так, как мы. Будто бы мысль – это лес, и они каждый раз выбирают не ту тропинку, по которой пошла бы я. Или будто смотрят сквозь витражное стекло на те вещи, которые я вижу через прозрачное.

Сегодня мне захотелось поделиться этим с профессором Белми: вдруг он чувствует так же? Он хмуро посмотрел на меня и сказал, что философия Минши – слишком тонкая и глубокая материя для четырнадцатилетней девочки. И опять стал бубнить о том, что восприятие зрением и слухом предшествует осмыслению и познанию. Будто это и так не понятно.

Дядя Горо так и не занял место дедушки за столом. Мне кажется, он никогда не сделает этого.

Мама старается, чтобы я не слышала, как она заводит с ним разговоры о женитьбе и как они ссорятся из-за этого. Но дядя Горо кричит так, что скрыть это трудно.

Мама, видимо, права: Кинбралану ведь нужен наследник. Но и дядю Горо мне как-то жаль. Не представляю его женатым.

Запись пятьдесят первая

Дядя Горо вернулся из Академии и привёз мне подарок. Синий кулон – сапфир на серебряной цепочке. «Под глаза, Уна! – гордо сказал он и даже сам застегнул его мне на шее. Руки у него по-прежнему большие и шершавые; вряд ли такими должны быть руки лорда. – Не поверишь, сколько я выбирал его… Ювелир сказал – гномья работа. Соврал, наверное, скотина, ну и боги ему судьи, правда же?»

Мама разулыбалась и сказала, что мне очень идёт. Что мне давно пора больше думать об украшениях.

Не знаю, права ли она. Я смотрела на себя в зеркало… Зря. Кулон замечательный, но на мне он выглядит странно – точно шёлковый бант на бродячей кошке. На полосатой, облезлой – вроде Мирми с нашей кухни. Помню, как котёнком мы нашли её с Бри. Была зима, мы отпаивали её тёплым молоком и грели у очага.

Бри держится со мной всё так же отстранённо. Меня злят его церемонные поклоны и «миледи» после каждого слова. Иногда кажется: мне померещилось или приснилось, что у меня был друг.

У входа дядя Горо подхватил меня на руки и покружил, как делал раньше. Я обрадовалась, что он рад меня видеть, – несмотря на то, что мама явно была недовольна, а служанки перехихикивались… Наверное, ему уже не положено вести себя так со мной. Кто изобретал эти глупые правила этикета? Точно не миншийские философы.

Запись пятьдесят вторая

Всю ночь выла вьюга: из моего окна не было видно луны и звёзд. Мама приказала слугам и привратнику расчистить подъездную дорогу. Ров засыпало полностью, и даже Синий Зуб стоит белый. Вокруг замка столько сугробов, что сегодня я, пожалуй, никуда не выйду.

Утром дядя Горо принял гонца с письмом и весь день ходил мрачный: то дремал у очага, совсем как дедушка, то жевал ржаной хлеб с элем, но не хмелел. Мама ластилась к нему, как она это умеет, – пыталась узнать, что было в письме. Только что, за ужином, дядя сдался и сообщил, что Абиальд – король Дорелии – умер, и теперь на трон взойдёт его сын.

«Ах, снова политика? – мама зевнула – наверняка намеренно. – Я-то думала – что-нибудь важное, Горо. Какое нам дело до Дорелии?»

Дядя обгладывал куриную ножку, поэтому ответил ей не сразу. Он ест неопрятно, и я всё чаще замечаю, как это не по душе маме. После смерти дедушки она реже сдерживается, и все слуги в замке, по-моему, уже поняли, что дяде Горо не стать их настоящим хозяином.

«Как сказать, Мора… Может, и никакого – если не учитывать Великой войны».

«Война закончилась».

«Неужели? Ты забыла, что меньше года назад дорелийцы взяли Алграм и подвинули границу ещё ближе к Реке Забвения? Это было не так уж далеко от нас, сестрица Мора. И кое-кто из знакомых мне рыцарей не вернулся с той битвы».

Я помню, как говорили о боях за крепость Алграм и как рвался туда дядя Горо. Дедушка не разрешил ему уехать – только пустил вербовщиков в наши деревни, чтобы они набрали для войска крестьян. Дядя умолял хотя бы бросить клич рыцарям, которые когда-то присягали нашему роду, но дедушка и это запретил.