Почему мне ничего не сказали раньше?!
Не могу поверить. То есть – нет, я, конечно, могу поверить. Это вполне правдоподобно и правильно, и, наверное, это всегда и делается примерно в моём возрасте, по крайней мере в Ти’арге, но…
Но это же я. Уна. И мои родители, которые ни слова не сказали мне о своих планах. Просто мама всю зиму после похорон дедушки обменивалась письмами со старым лордом Каннерти из Каннерана, с его женой и сыном, со всей его семьёй. И они договорились. Разумеется: никто не умеет договариваться лучше, чем мама. Думаю, все они уже уверены, что породниться с Тоури – это самая великолепная участь в Обетованном.
Обручение. Обручение с молодым Риартом Каннерти.
С тем долговязым самодовольным парнем, который так откровенно скучал, расхаживая по нашему склепу. Он, по-моему, выше некоторых осинок в аллее… И на целую голову выше Бри.
И всё время грызёт ногти. Это отвратительно.
Ну, хорошо, допустим, я придираюсь. Ничего в нём нет, на самом деле, такого уж отвратительного. За что-то ведь его обожают родственники – хотя и необязательно за что-то определённое…
Но – жених?!
«Каннерти наконец-то выслали предложение, и мы ответим согласием. Отказать невозможно: этот союз выгоден и разумен. Сейчас в Ти’арге не найти более уважаемой семьи, чем Каннерти… Уважаемой – и при этом не нищей, как мы, Уна. Ты уже не ребёнок и должна понимать, – монотонно мурлыкала мама, пока я стояла там, возле постели отца, и сжимала челюсти, чтобы не расплакаться. У меня даже щёки заболели от этого, честное слово. Я не расплакалась, но легче не стало. – У Каннерти чудесные поля, они торгуют льном и пшеницей. Земли Каннерана южнее и плодороднее наших, горы не подпирают их с севера. У них с десяток деревень, а не две, как у нас. Замок стоит на озере Кирло, куда впадает один из притоков Реки Забвения… Там вдоволь всего, дорогая моя. Ты ни в чём не будешь нуждаться. И всего за три дня езды можно добраться сюда, в гости… Я никогда не отдам тебя замуж в Альсунг, Уна, за кого-нибудь из северных варваров. Знаю, что многие лорды и леди Ти’арга поступают именно так – надо же подольститься к королю, – но я ведь не изверг».
«Мы не изверги, – мягко поправил отец. – Тебе там понравится, Уна. Каннерти – славные люди, а Риарт – неглупый и храбрый мальчик, насколько я могу судить. Говорят, он неплох в бою на мечах и в соколиной охоте, бегло говорит на дорелийском и альсунгском. Отец обучает его всем премудростям по управлению замком – всему, что твой дедушка (да хранят его душу боги) не передал нам с Горо так, как следовало бы… А главное – он единственный наследник Каннерана. Риарт станет для тебя защитой, а это важно для меня. Времена сейчас трудные».
Отец, как всегда, лежал под толстым меховым одеялом. Именно он прочитал мне письмо старого Каннерти – с остановками, выразительно и серьёзно; у мамы бы не получилось так же. Он похудел ещё сильнее за последние дни. На макушке у него – заметная плешь. Он улыбался, но как-то грустно (или, может быть, мне так показалось)… На столике у кровати стояло блюдо – надкушенный ломоть хлеба с сыром и бокал вина. Значит, он действительно не может много есть, мама не преувеличивала… Отец сложил руки поверх одеяла, и меня поразило, как кожа на них обтянула каждую косточку – плёнкой, точно на лапках у птенцов, которых таскает на кухню Мирми. Которых она душит.
То ли от его рук, то ли от духоты в покоях у меня закружилась голова. Я села и спросила: когда?
Я обращалась к отцу, но ответила мама. Она сидела в кресле у окна – красивая, в тёмно-красном бархатном платье. Сегодня она впервые сняла траур по дедушке.
«Торопиться некуда, Уна. Мы съездим к Каннерти в гости, ты познакомишься с Риартом. Думаю, вы подружитесь. Нет – я уверена, что подружитесь! Общение с юным лордом, безусловно, полезнее для тебя, чем с твоим поварёнком. Само обручение можно провести когда угодно, хоть в следующем году. Тебе уже исполнится пятнадцать. А брак… Что ж, в семнадцать ты станешь совершеннолетней, и…»
«Это довольно рано, Мора, – сказал отец. Он свернул письмо, и я увидела, что руки у него дрожат. – Очень рано. Я не думаю, что Уна будет готова».
«Война с Дорелией продолжается, Дарет, – прохладно сказала мама, не глядя на него. Ничего особенного не было в её тоне, но я ощутила напряжение в воздухе – будто перед грозой… До меня вдруг дошло, что я очень давно не видела их беседующими – хоть о чём-нибудь, кроме хозяйственных мелочей и погоды. Насколько всё разладилось между ними; и какая доля этого разлада скрыта от меня? – Мы не сможем обеспечить Уне полную безопасность, если она останется в Кинбралане. К тому же, если боги будут милостивы, Горо всё-таки женится. Тогда замок и земли достанутся его детям… У Уны должен появиться собственный дом».
«У неё есть дом. И всегда будет, пока я жив… – (Отец закашлялся; мама встала и подала ему бокал. Половину он расплескал себе на рубашку. Поморщился от досады). – Ей хорошо здесь. Правда, Уна? Кинбралан – немного мрачное место для девочки, но…»
«Немного?» – переспросила мама. Я удивилась: никогда не слышала от неё такого едкого тона.
«Да, немного, – тихо, но твёрдо сказал отец. Он постоянно смотрел на маму – а она постоянно отводила глаза. Мне это не нравилось. – Уна выросла в Кинбралане и была здесь счастлива. Я считаю, что со свадьбой ей незачем спешить. Это успеется. А что до дорелийцев – мы живём не вплотную к границе, чтобы их опасаться…»
«А я считаю иначе. Я её мать».
«Напомнить, кто я, Мора? Не спорю, я принимал мало участия в её воспитании. – (Лицо отца исказилось от горечи, когда он взглянул на свои ноги. Мне захотелось обнять его – или сбежать без оглядки… Чтобы не видеть что-то странное во взгляде мамы. Это была – боюсь писать – брезгливость?..). – Мало – по понятным причинам. Но я волнуюсь о будущем Уны не меньше, чем ты. Как отец и один из владетелей Кинбралана, я даю согласие на этот брак. Однако – лишь после совершеннолетия Уны и после того дня, когда она сама сочтёт нужным».
«О боги, Дарет…» – мама явно хотела сказать, что-то ещё, но вздохнула и замолчала. Я попросила позволения уйти, и вот теперь сижу на полу, записывая всё это.
На полу – потому что на столе нет места из-за книг. А библиотеку мама заперла на ночь.
Я обдумаю всё это позже – Риарта Каннерти, и обручение, и маму с отцом. Обязательно обдумаю.
От меня, собственно говоря, не требовалось соглашаться… Не знаю, имею ли я право обижаться на них. Я ничего не знаю.
Рука уже ноет. Вкратце напишу о другом. Наконец-то очередь дошла до чердака-голубятни… Трудно поверить, но даже об этом писать приятнее, чем о предстоящей поездке в Каннеран.
Итак, вчера на чердаке я дочитывала «О причинах и следствиях» философа Лорцо Гуэррского. Труд нудный и древний: с кезоррианского его перевели четыреста лет назад. Профессор Белми изучал по нему философию (и это заметно); он задал мне прочитать книгу полностью, поразмыслив об основных положениях. По-моему – только ради того, чтобы я не сидела без дела; но это неважно… Так вот, в библиотеке убиралась служанка, поэтому я отправилась на свой чердак. Там всегда безлюдно.
Я устроилась на краешке одной из тех странных дыр в полу, положила книгу на колени… И тогда вернулась головная боль – вместе с покалыванием в кончиках пальцев. Ещё какое-то время я пыталась читать, но потом буквы стали расплываться перед глазами. Я уронила Лорцо Гуэррского (к сожалению, прямо на пятнышко птичьего помёта) и увидела…
Это была истина о том месте, где я находилась. Это была его суть – главная служба, которую оно когда-то сослужило. Я точно знаю это, хотя понятия не имею, откуда.
Я находилась там же, на чердаке западной башни, – и в ту пору это уже был чердак, набитый всяким хламом, а не почтовая голубятня. Но доски пола сначала были целыми. Я видела, как начерченные мелом символы, круги и многоугольники покрывают весь пол. Они сплетались в лабиринт, перетекали друг в друга, как белые змеи, и светились под полной луной. Луну здесь всегда прекрасно видно – и в ту ночь её серебристый свет затоплял чердак. Я видела потоки какой-то властной силы – сияющие, немыслимые; они пронизывали всё вокруг, дрожью проходили через меня. Вся башня – от фундамента до крыши – тоже дрожала из-за них.
