Альсунгцы? Дорелийские Когти, повсюду шпионящие для короля Ингена? Адепты кезоррианских Высоких Домов – судя по всем слухам и книгам, безжалостные и умелые убийцы?

Или магия?..

Нет. Риарт не имел отношения к волшебству. Уна была уверена, что смогла бы почувствовать это – хоть и ни разу близко не сталкивалась ни с человеком-магом, ни с Отражением. А если бы он учился в зеркальной Долине, Каннерти не стали бы это скрывать.

Наверное.

Как бы там ни было, её жениха больше не существовало в мире живых – и, утопая в сотне новых вопросов, Уна проворочалась в постели ещё одну ночь, кусая губы от ноющей боли в висках. Это значило, что краски праздника в Рориглане померкли, а тётя Алисия и дядя Колмар сразу поникли, словно стыдясь своего укутанного в пелёнки счастья.

Однако это значило и ещё кое-что: теперь Уна свободна от своей клятвы. Она не обязана выходить замуж этой осенью. У неё наконец-то есть право рассказать матери и отцу о магии, что кипит в её крови, – рассказать хоть завтра. И найти учителей в Долине Отражений, как подобает волшебникам.

Как когда-то сделал лорд Альен.

Но он сделал ещё больше: отрёкся от титула и земель, порвал с семьёй и – как бы ни восхищалась им тётя – построил свою новую жизнь на чужом горе. Неужели Уне придётся совершить то же самое?

Свернувшись под одеялом в спальне для гостей, она вздрогнула и притянула колени к груди. Неужели где-то в глубине души она немножко рада гибели Риарта?..

Уна крепко зажмурилась и стиснула в кулаке синий камень кулона. Звёзды сурово, как судьи, заглядывали в узкое окно; ей не хотелось их видеть.

– Я рада не его смерти, а своей свободе, – прошептала она в темноту. – Если это грешно, пусть мне простится.

Уна не заметила, как скатилась с кровати в сон – наверное, около часа спустя.

…Она очутилась в покоях отца. Только он, как всегда морщинистый и изжелта-бледный, не лежал под меховым одеялом, а стоял возле постели. Уна никогда не видела отца на ногах, но почему-то не удивилась.

– Уна, – выдохнул он – и тут же начал рассыпаться на части, истаивать по песчинке. Губы его стали тонкими и сухими, точно полоски старого пергамента. – Что ты здесь делаешь?

– Не знаю, – ответила она, спокойно глядя на то, как худое тело лорда Дарета, кусочек за кусочком, превращается в пустое место. – Кажется, я заблудилась, отец. Это снова Кинбралан?

– Отец? – со странной улыбкой переспросил он. – Конечно, Кинбралан, дорогая моя. Мы, Тоури, всегда в Кинбралане… Неизбежно. Смотри.

Рукой с набухшими синими жилами (через миг не стало кончиков пальцев, ещё через миг – всей ладони) отец обвёл комнату, и на этот раз Уна узнала покои матери. То самое кресло, каминная полка, резной туалетный столик, шкаф с платьями… На кровати, под пологом, свернулась золотисто-рыжая спящая лиса. Её треугольные уши очаровательно топорщились, грудку украшал белый «воротник». Уна протянула руку, чтобы погладить красавицу – и отшатнулась, почувствовав мёртвый холод.

Из лисьей шеи торчала стрела дяди Горо. Под наконечником расплылось кровавое пятно.

– Видишь, Уна? – грустно спросил отец, который всё ещё оставался здесь. Точнее, одна его голова полупрозрачным сгустком тумана висела в воздухе, а всё прочее пропало, поглощённое немощью. – Смерть не уходит отсюда. Никогда.

Когда он кивнул на постель, лису покрыл ворох ярко-алых лепестков роз. Уна никогда не видела столько роз сразу – даже в пышных садах южного Ти’арга. Лепестки засыпали постель, как сгустки крови; мёртвая лиса исчезла под ними почти целиком.

Уна попятилась и вжалась спиной в каменную стену – холодную и сырую от плесени. Тут не было гобелена с вышитыми цветами и плющом, который на самом деле висел в комнате матери.

– Мне страшно, отец, – призналась Уна, обращаясь уже к бесплотному призраку. – О чьей смерти ты говоришь? Убит Риарт из Каннерана, мой жених, но наша семья не при чём…

– Смерть и измена, Уна, – прошелестел лорд Дарет. Лепестки на кровати матери съёжились и почернели. Чёрные розы тут же заполонили спальню – они прорастали сквозь стены и пол, свешивались с потолка. Чёрные розы и терновые шипы – совсем как в видении о чьём-то давнем колдовстве, которое настигло Уну на чердаке, в бывшей почтовой голубятне. – Смерть и измена… Все мы «при чём», ибо они совершаются постоянно, снова и снова, а возмездие приходит годы спустя. Ничто в Обетованном, ничто в целом Мироздании не делается безнаказанно. Прошлое ловит твою мать и топит её во тьме. Прошлое схватит и тебя, о моя дорогая, моя единственная… Ты никогда не спрячешься от осин Кинбралана, ветви которых дрожат в тебе. Ты никогда не сбежишь от прошлого.

Могильный холод окружал чёрные бархатистые бутоны – такой же, как в теле убитой лисы. Уна обхватила себя руками, тщетно пытаясь согреться.

– Я не понимаю, отец! – не вытерпев, закричала она. – Что сделала моя мать? Как смерть Риарта связана с нашим прошлым?.. Пожалуйста, не уходи!

– Я не отец тебе, Уна, – раздался еле слышный ответ.

И Уна осталась одна среди чёрных роз и холода.

…Она проснулась незадолго до рассвета.

Они уедут из Рориглана после завтрака. На похороны Риарта уже не успеть, но мать, наверное, объявит в Кинбралане траур – короткий, как по дальнему родственнику.

Время ещё есть.

***

По дороге домой разговаривали мало, зато лошадей гнали так, что уже на четвёртый день пути вдалеке показались Старые горы. Стояла всё та же удушливая жара; проезжие торговцы прятались в тени городских стен, а фермеры, свозившие в южно-ти’аргские городки сокровища своих садов и пастбищ, то и дело отдыхали в тенистых рощицах возле повозок с добром. Крестьяне на полях лениво отмахивались от жирных мух. Многие стражники у городских застав не по уставу избавились от доспехов, а владельцы постоялых дворов старательно распахивали все окна и охлаждали воду для посетителей.

Всё было по-прежнему – спокойное жаркое лето. Так, будто Риарт Каннерти не был убит, а судьба Уны Тоури не должна была вот-вот решиться.

Уна по примеру матери ехала без плаща, погружённая в свои мысли. Её мрачное настроение передалось дяде Горо – несмотря на то, что тот едва знал Риарта и, похоже, был не в восторге от предстоящего брака Уны (а точнее – от расставания с ней, которое неизбежно бы за этим последовало). Мать, напротив, старалась быть вдвойне любезной, улыбалась и мило беседовала со встречными любых сословий, как только представлялся случай. Уна вообще давно заметила, что аристократическая болтовня ни о чём помогает матери справиться со страхом и болью; у неё самой было скорее наоборот.

Эвиарт был с нею почтителен и сдержан, как раньше, а вот Савия то и дело заговорщицки округляла глаза. Уна заметила, что служанка больше, чем раньше, сторонится её; боится колдовства? У неё не хватало сил, чтобы беспокоиться ещё и об этом. В конце концов, со дня на день Уна и сама расскажет всё матери.

Обязана рассказать.

Дядя Горо напивался, вернувшись к своему ежевечернему ритуалу. Однажды он тайком от слуг и золовки подозвал к себе Уну и, обдав её вонью дешёвого эля, спросил:

– Алисия. О чём ты говорила с Алисией у ворот?

Уна пожала плечами и осторожно отодвинулась. На щербатом столе, за которым они сидели, кто-то вырезал надпись на дорелийском – интересно, сколько же лет назад?..

– Ни о чём. Прощалась, как и все.

– Не-ет, плутовка! – (Дядя Горо пьяно осклабился, икнул и погрозил ей пальцем). – Я видел: вы долго шептались о чём-то, когда ты уже взобралась в седло. Что-нибудь о подбитом птенчике Каннерти?

Дядя и не подумал говорить тише. Уна встревоженно оглядела зал, заполненный постояльцами и просто местными выпивохами. Кажется, никто не отреагировал. Вряд ли новость о смерти молодого лорда ещё не разнеслась – особенно если кто-нибудь из этих крестьян живёт на землях Каннерти, а кто-нибудь из этих рыцарей служит их семье. Значит, никакой опасности вроде бы нет.