– Аввундий? Ты ли это? – просила Вейм, когда человек остановился перевести дух.

– Яяяяя… – протянул он.

– А что у тебя с голосом?

– Да… дверью прищемили седьмого дня.… А откель ты меня знаешь?

– Авундий, это я, Вейм.

– Не морочьте мою больную голову. Вейм уже два года как умерла, и мы регулярно просим богов позаботиться о ее неспокойной душе.

– Авундий, если не откроешь, скажу твоей хозяйке, кто семь лет назад отравил ее болонку.

– Это не доказано!– Возмутились за дверью.

– Еще скажу соседям,– заговорщически прошептала Вейм, – кто кидает репейник в кувшины с молоком, общипывает цветы в горшочках и обливает придверные коврики мочой из городского нужника.

– Не доказано! – Из маленького окошечка высунулась костлявая рука с кукишем. Обратно затянуться она не успела. Ловким движением Вейм перехватила руку и резко потянула к себе, заставив владельца впечататься в дверь с другой стороны.

– Будешь орать, сломаю так, что ни один костоправ не поможет! Живо открывай!

За дверью раздалось возмущенное всхлипывание, скрип связки ключей и скрежет открываемого замка. Только, когда дверь открылась, и спутники Вейм вошли в низенькую прихожую, она отпустила Авундия.

– Ну что, Авундий, здравствуй, – проговорила она, вправляя ему вывихнутое плечо.

– Леди Вейм… – проговорил мужичонка, ошарашено вращая огромными от изумленья глазами, из-за чего стал похож на облезлую худую сову. – Как же это то.… Надолго Вас с того света отпустили?

– Навсегда. Отправили на землю нести благость и добро,– проговорила Вейм, сложив на груди руки в молитвенном жесте.

Лицо Авундия вытянулось в изумлении.

– Да живая я, а слухи о моей смерти – просто неудачная шутка. И не умирала я никогда. Буди отца, поговорить с ним хочу.

– А это кто, ангелы? – Спросил он, кося правым глазом на одноглазого Хагена.

– Нет. Гости.

– Гости… – протянул задумчиво Авундий. – А у нас охрана спит… и собаки накормлены…

– Авундий, не испытывай мое терпение. Я хочу видеть отца.

– Пооонял… – протянул Авундий, и лицо его просияло, словно на него сошло божественное озарение.– Вас на сутки с того света выпустили, с родными попрощаться, а это провожатые ваши. Не волнуйтесь госпожа Вейм. Сейчас подниму лорда ради такого-то дела. Дочь на день отца повидать вернулась!

      Одновременно жалуясь на жизнь, извиняясь за то, что не узнал, восхваляя всех богов и расспрашивая о тонкостях загробной жизни, мужичок провел их через меленький внутренний садик с бассейном, в котором среди цветков лотоса плескались алые карпы. Затем, они поднялись по деревянной галерее на второй этаж, где Авундий долго гремя связкой бронзовых ключей, отпер одну из дверей. Всхлипывая, причитая и бормоча под нос что-то нечленораздельное, он отправился будить лорда Эрика, оставив Вейм ждать в небольшой комнате.

Эта маленькая комната, обитая зеленым бархатом, служила леди Эйтель кабинетом, в котором она принимала только очень важных посетителей, чей визит, однако, не был связан с сердечными поручениями. Обстановка отличалась как от кабинетов лордов этих земель, так и от приемных комнат Драгонхолла. Вместо деревянных скамей стояли обтянутые зеленым, в тон обоям, бархатом стулья, вместо кованых сундуков и громоздких безликих секретеров – изящные шкафчики с книгами и свитками, вместо дубовых столов – резной стол с ящичками, обитый дорогим зеленым сукном. На стенах комнаты не висело огромных гобеленов со сценами из битв, военных трофеев, тонны оружия или ключей от взятых городов, только портрет хозяйки в полный рост, на который падали лучи из выходящего на улицу оконца. Едва заметные цифры в углу сообщали, что портрет был написан два года назад, когда хозяйке исполнилось двадцать семь. Однако надпись была сделана поверх хорошо замазанной старой, скорее всего скрывавший истинную дату написания портрета и возраст хозяйки. Память подсказывала Вейм, что тетушка Эйтель была ровесницей третьей жены отца, а значит черноокой бестии, с мраморным цветом лица, алыми, точно кровь губами, и длинными черными вьющимися волосами на данный момент было никак не меньше тридцати семи.

– Она в жизни так же выглядит?– Спросил Хаген, с трудом оторвавшись от портрета.

– Не удивлюсь, если лучше. Хаген, здесь не Драгонхолл. Здесь женщины не носят мечи и не сражаются плечом к плечу с мужьями. Нас не учат управляться одинаково хорошо с прялкой и дротиками, а лук мы видим только в салате. Здесь женщина служит для удовольствия, а не в качестве боевой единицы. Нас учат готовить, а не варить противоядия от слюны мантикоры. Здесь дамская собачка – это мелкая прыгающая муфта, а не волкодав способный менее чем за десять минут разорвать на куски любого.

За дверь послышались тяжелые мужские шаги и еще одни шаркающие, похожие на стариковские.

– Ну, если ты посмел разбудить меня так рано из-за пустяка!– Раздался за дверью мужской бас, и дверь распахнулась, едва не вылетев из петель.

– Здравствуй, папа.

– Здравствуй… Вейм… – тихо проговорил он, захлопывая дверь перед самым носом Авундия едва не прищемив его. Он быстро подошел к столу и начал нервно подергать ящики, пытаясь их открыть.

– Не думаю, что Эйтель держит тут вино, заметила Вейм.

Мужчина растерянно кивнул.

– Авундий, песий сын! Неси вина!

– Госпожа Кира не велела подавать Вам хмельные напитки до обеда,– высунулся из-за двери Авундий.

– Ты кому служишь мне или моей жене? – Взревел Эрик Таммивильский. В дверь полетела глиняная вазочка – Живо тащи, иначе вылетишь с моего двора, бездельник!

Авундий исчез, успев закрыть дверь раньше, чем фарфоровое чудо разбилось о кованую поверхность двери. Ваза разлетелась, а часть осколков застряла в узорах прокрывавших дерево причудливой вязью.

– Я ж за тебя во всех храмах свечки ставил. Сестры пережевали…. – проговорил он, медленно опускаясь на кресло. Вейм заметила, как руки отца дрожат от волнения. – Два года назад у северных берегов разбилось судно с черными парусами. Из команды спасся только один человек. Несчастный прожил всего три дня: умирая, он передал, что ты и твоя семья погибла.

– Да, мой муж и сын действительно мертвы, но я, к сожалению, еще жива. Что было изображено на парусе этого судна?

– Какая разница…

– Если это на черном полотнище был осьминог, то вам крупно повезло: это был корабль-разведчик Черного короля. Если бы он вернулся на Огненные острова, то через полгода у ваших берегов уже стояла хорошо вооруженная эскадра.

Дверь заскрипела, и на пороге появился Авундий с двумя бочонками красного под мышками и бронзовым кубком. Лорд одним движением вырвал бочонок, выбил дно и залпом выпил.

– Да какая разница, кто он был и откуда. У него была твоя цепочка, – рявкнул Эрик, вытирая усы рукавом красного шелкового халата. – Твоя цепочка… с твоим камнем. Та, которую мать тебе на пятнадцатилетие подарила. Голубой прозрачный камешек на серебряной цепочке.

– Этого не может быть…– Покачала головой Вейм. – Я его в могилу сына положила. Ингеру очень нравился этот камень. Ты бы видел, как он улыбался, когда камень переливался на солнце и бросал лучики на деревянную спинку кроватки. После смерти Ингера камень позеленел и стал матовым. Верховная жрица сказала, что душа камня умерла вместе с ребенком.

Эрик сорвал кожаную ладанку, висящую на шелковом шнурке на груди, и вытряс содержимое: на зеленое сукно упал мутный бело-зеленый граненый камешек в тонкой серебряной оправе.

– Он?– Спросил отец, залпом осушая бокал заботливо наполненный Авундием.

Вейм осторожно, словно амулет был сделан из хрупкого стекла, взяла его в руки и поднесла к глазам. Хотя полированная поверхность ныне была покрыта царапинкам и трещинками, а оправа и цепочка почернели, на серебре все еще виднелась старая гравировка. "<…>повержено, но не мертво. Имя ему<… >Помни< … >всегда", гласили едва заметные рунические символы, начертанные на потемневшем металле.