«Знают они что-нибудь точно или нет? Что им известно?»

— Полковник, всё имеет свой предел, в том числе подозрительность, — твёрдо ответил Томмот. — Я буду жаловаться генералу Пепеляеву.

— Я выполняю приказ Пепеляева! Ну, говори!

— Большевикам языки не развяжешь. Это я знаю хорошо, — зашепелявил Харлампий. — Если он из Чека, надо к стенке…

— Ты будешь говорить или нет?

— Я не знаю, что ответить, полковник. У нас, якутов, есть пословица: «Во всём виноват один Моттойо». По-русски это то же, что «все шишки валятся на Мишку».

— Ты мне зубы не заговаривай! Нам всё известно. Если не хочешь рассказать сам, слушай меня. Нынче ночью мы задержали твоего агента при попытке перехода к красным. Мерзавец оказал вооружённое сопротивление. Не желая сдаваться живым, в перестрелке ранил ротмистра Угрюмова.

— Полковник, — Томмот пожал плечами, — почему вы стараетесь обвинять меня каждый раз, когда в ваши руки попадается незнакомый мне человек?

— Разве же ты его не знаешь? Ха-ха, они незнакомы! А ты знаешь, что мы нашли у него в рукавице?! — Свободной левой рукой Топорков вынул из нагрудного кармана френча скомканный небольшой лист бумаги. — Помнишь, что нарисовано? Тут схема расположения цепей и пулемётных гнёзд. Схему составил ты, вручил своему агенту вчера вечером, встретившись с ним в пути.

«Прошка! Не прорвался, погиб… Донёс на него, очевидно, тот возчик, который просил дать бумаги на закрутку».

— Теперь ты понял? Останешься в живых, если назовёшь всех других.

— Покажите, полковник, эту бумажку, — попросил Валерий и, развернув скомканный листок, поднёс его к свету свечи. — Чычахов, дай-ка сюда твой блокнот.

— Там, — кивнул Томмот на стену, где висела его шуба. И внезапно, лишь взглянули в ту сторону, ринулся он к выходу, стараясь на бегу вырвать из внутреннего кармана пистолет.

— Стой! — вскричал Топорков.

— Стой, стреляю! — кинулся вдогонку Сарбалахов.

Полуобернувшись к ним, Томмот нажал на собачку выхваченного пистолета. И тут же захлопали ответные выстрелы.

Томмот успел уже забежать за толстый подматичный столб возле дверей, когда сильно ударило в правое предплечье. Отбросив телом дверь, он выскочил наружу и кинулся к лошадям, привязанным к столбам ворот. Правая рука, повиснув вдоль тела, как плеть, уже не слушалась его, и Томмот попытался отвязать повод ближайшего к нему коня здоровой рукой. В проёме раскрытых дверей высверкивали красноватые вспышки выстрелов.

— Живым! Взять живым! Бейте в лошадь! В лошадь!

Испуганная лошадь при каждом выстреле всхрапывала и пятилась. Отвязав повод, Томмот взлетел в седло и, направив коня на дорогу, ударил пятками в его бока. Но конь, едва войдя в рысь, споткнулся и с маху упал, уткнувшись головой в придорожный снег.

Томмот выплюнул снег, набившийся в рот, мазнул себя пятернёй по лицу и попробовал было вскочить, но упал снова: правая нога его была придавлена упавшим конём.

Томмот попытался высвободиться, его полоснуло болью, в глазах пошли круги. И всё же он продолжал биться, пытаясь высвободить ногу и встать.

— Не стреляйте! Взять живым!.. — впадая в полузабытье, совсем рядом услыхал Томмот голос Топоркова.

Придя в себя, он обнаружил рядом Харлампия, который поддерживал его за руки.

— Важничает! Не нести же мне его на руках. Пусть идёт сам!

Харлампий оттолкнул его от себя, Томмот упал.

— Несите его! — приказал Топорков.

— Чего с ним нянчиться?! — крикнул рассвирепевший Валерий. — Собаку стоит пристрелить, как собаку. Дайте мне!

— Не-ет! Я хочу представить его генералу Пепеляеву. Пусть взглянет на него «милосердный» генерал. Несите его!

Харлампий с Валерием волоком притащили Томмота во двор.

Брошенный наземь, Томмот схватился здоровой рукой за жердину изгороди и через силу поднялся. Валерий стал тыкать Томмоту пистолетом в лицо, обдирая кожу.

— Подлец! Хотел сделать из меня приманку?

— Стой! — Топорков оттолкнул озверевшего Валерия прочь и наклонился к Томмоту. — Поговорим по душам там. Без спешки. Так, что ли, господин чекист?

— Радуйтесь, радуйтесь, господин полковник! — мотнул головой Томмот, утирая с лица кровь.

— Радуюсь! Якуту это, должно быть, знакомо! Охотнику радостно, когда он добудет редкого зверя!

— Ещё больше возликуете, узнав, во что я вам обошёлся! — усмехнулся Томмот.

— Ты у меня ещё умоешься кровавыми слёзами! — И Топорков крикнул людям во дворе: — Побыстрей там! Чего копаетесь?

Из раскрытых дверей дома донеслись нечленораздельные прерывистые звуки: это билась с кем-то Кыча, кто-то ей зажимал рот. Кыча, голубушка, не подходи ко мне! Не выдай себя! О, почему ты не послушалась меня, не ушла ночью?

— Куда там баба запропастилась! — вне себя кричал старик Аргылов.

Вдруг далеко в южной стороне где-то раздался оглушительной силы удар, подобный грохоту, когда в дерево бьёт молния. Показалось, что под ногами чуть вздрогнула земля. Топорков и Валерий остолбенели, повернув лица туда, откуда донёсся этот грохот. Харлампий выпучил единственный глаз, а старик Аргылов уставился в небо, как бы ища там грозовое облако.

Грохот повторился, и вслед за ним земля явственно вздрогнула ещё раз.

— Орудие? — взглянул Валерий на полковника.

— Кажется, да…

— Бэлерий, что это? — обернулся Аргылов к сыну.

— Красные бьют из пушки по слободе… Пошевеливайтесь!

Позабыв о боли, Томмот стоял на одной ноге, превратившись в слух, и глядел на юг. Сердце колотилось. Пришли! Наши пришли! Убеждённый, что со стороны Якутска опасности нет, Пепеляев основные силы двинул на север, а наши, пользуясь этим, скрытно подошли к Амге — вот что там было! Так громите же их, испепелите это логово!

На подворье Аргыловых поднялось беспорядочное движение, как при пожаре. Сам Аргылов бесцельно забегал между амбаром и домом. Харлампий, чтобы облегчить сани, стал сбрасывать с возов всё, что не было закреплено. Захрапели и стали биться в упряжи испуганные кони. Из дома, шатаясь, выбрался раненый Сарбалахов. Он доковылял до ближайших саней и упал на них, как мешок.

Валерий подскочил к Топоркову:

— Полковник, зачем нам таскаться с этим большевиком?.. Генералу сейчас не до него. Расстрелять его, и всё! Тут, на месте!

Помолчав, Топорков кивнул:

— Делай! — И пошёл к своим саням.

Валерий схватился за кобуру, но тут из дома выскочила Кыча, раскосмаченная, в располосованной рубахе, и стремительно кинулась к Томмоту. Следом за дочерью выбежала Ааныс, но дорогу ей успел преградить муж.

— Где ты запропала, сатана?! — гаркнул на неё старик Аргылов, поднимая кулак.

Отброшенная сильным толчком в грудь, Ааныс ударилась головой об колоду сенных дверей и, оглушённая, опустилась на пороге.

Подбежав к Томмоту, Кыча крепко обняла его, припала лицом к его окровавленному лицу:

— Томмот! Что они с тобой сделали? О, Томмот!

Он попытался оттолкнуть от себя Кычу здоровой рукой:

— Отойди… Отойди от меня! Зачем и тебе погибать? Живи… Прошу, уйди отсюда! Расскажешь потом… в техникуме. Обо мне… о нас…

— Я от тебя никуда не отойду!.. Я тебя никому не отдам!

— Нельзя, Кыча! Это невозможно! Отойди…

Но она прижалась к нему ещё теснее.

— Слыхала пушку? Это наши, они взяли слободу. Через несколько часов они будут здесь, прошу тебя, умоляю… Останься жить! Ради меня…

— С победой! С твоей победой, Томмот!..

Растерявшийся от неожиданности Валерий пришёл в себя, схватил Кычу за плечи и рывком повернул к себе:

— Поди прочь, дрянь! Пристрелю!..

— Валерий!

— Прочь отойди! Стреляю!

Кыча обняла Томмота за плечи и умоляюще посмотрела на брата:

— Убай…

От этого нежного, давно уже не слышанного им от сестры слова Валерий будто отрезвел.

— Убай, послушай меня. Красные победили, опомнись! Спасёшь Томмота — красные тебя пощадят…

— Не-ет! — дико вскричал Валерий и направил на них пистолет. — Отойди!

Кыча в ответ взяла руку Томмота в свою и сомкнула две руки в замок.