«Уже потеплело, и девочки наперевес…» Уже потеплело, и девочки наперевес Несли вчера куртки, щурясь и улыбаясь. И мысли тянулись гусиным семейством в лес, И жизнь легко наматывалась на палец. Уже потеплело, и девочки наперебой Задумывались о том, как сбежать с уроков. И я даже снова решила, что есть любовь, Но следующим утром снова над головой Серое небо, молчание и тревога. Но девочки не сдаются: они уже В открытую говорят о счастливой жизни. Природа против голых девчачьих шей Чуть-чуть постоит – и сдастся на рубеже Ключиц. Она любит таких, как сама, капризных. Сестра моя купит ещё одну новую вещь И станет ещё быстрее сбегать из школы, И я уже слышу музыку в голове, И нет ничего, чем это старьё, новей. И мало что есть прекрасней и бестолковей. Зимний день рождения Беспокоясь за зи́му, В тёплый январский четверг Маму из магазина Пятилетний ждал Человек. Он казался седым, Снегом припорошённый. Шапка под капюшоном Цвета летящей звезды. Цвета песочной горсти́ Вязаные ладони. Надо бы унести Зиму, а то прогонят — Папа читал ему Это из детской книжки. Нужно сказать мальчишкам. Есть во дворе Тимур, Старше на целый палец, Красный катал «Камаз». Если б они не спали, Всё бы успели враз. Жгло снегопадом тьму, Месяц болел, пылая. Думают почему Все, что зима злая? – Добрая! – закричал Мальчик от нетерпенья. — У меня день рождения! — И весь мир замолчал. «Мы спускались ниже, ниже…» Мы спускались ниже, ниже, У меня был новый фонарик. – Оля, что там? Мы с сестрой и Миша. Он испугался, у двери следил за нами. – Здесь есть слизняк, – говорит, отступая, Оля. Почти к стене прижалась. Стена, как рассыпчатое молоко, ей Отпечаталась на пижаме. – Девчонки, пойдёмте лучше назад, — Мише прохладно, он топчется, мнётся На месте. Сегодня будет гроза, А нам и хочется, и живётся. Мы вошли в приоткрытую тьму, И тьма приняла нас, сомкнулась за спинами. Наверное, именно потому Миша жив, а мы уже сгинули. Почему ты плачешь, Аркадий Юрьевич?
Звоночек Мне перестало везти с автобусом. Он не приходит за мной, не приходит. А я всё делаю привычным образом. Прихожу, становлюсь, жду его – верно же вроде? Тучи по-прежнему были синими, Люди водой запивали икоту — Всё так, но автобус не шёл везти меня. И я перестала ходить на работу. Виктор Петрович носил платочек в верхнем Кармане затёртой рубашки розовой. Коровы так радостно рожали на ферме, Тучи семь раз разрешились грозами. Что же мне делать, люди добрые? В киоске крутится, крутится вертел. Беды-подружки смеются: дома я Спать перестала, верьте не верьте. В тяжёлой дремоте явились мне люди. Я узнала: это спасители, ангелы ночи. Говорят: всё потому, что сердце твоё не любит. Беги, беги отсюда, это был первый звоночек. Звенит, звенит мой первый звоночек Звенит Вагнером, а потом Мандельштамом. Беги, потому что ни одна жизнь не хочет Того, кому и бежать невмочь, и Не успокоиться под одеялом. Дашенька-журналистка Уже бывшая замужем В девятнадцать-двадцать, Неудачно, Будет теперь только себе Стараться, Будет себе батрачить Дашенька-журналистка. Мне она кажется Девочкой-переростком, Девочкой-гермафродитом, Кучно застывшим воском После свечи. Поди ты Ей расскажи стишок. Подумает – не мужчина. А вот когда приходит В клуб она на тусовку, Кажется всем, что может Быть и любовь высокой, Как эта Даша. Нежной, Как её пальцы, вьющиеся У стакана. Мало мне перекрестий В мире и в человеке Линий плавных и резких. А Даше хочется в пекло, Мало ей подноготной Бедной суровой ночи. За полночь Даша в «Скорой» Едет с дежурным. Хочет Даша писать про пьяных. Хочет смотреть им в лица. – Дашенька, просыпайся! — Снится ей в «Скорой» голос. Снится какой-то майский Ветер, и бывший, холост, Будит её на пару. Вот за кого бы замуж В платье и под гитару. Даша проснулась. «Да уж, — Думает, – ну и приснится же всякое». |
