«Надо же, — снова подумал Андрей, чувствуя онемение на языке. — Валерон, етить тебя в корень. Спортсмен, красавец, первый парень на районе, а сейчас похож на молодого старика»

Залысины, морщины на лице, потухший взгляд. Но Андрей не винил его за это. Сложно не постареть, когда к тридцати трем годам теряешь все, что когда-то имел в жизни. Машина, квартира, семья, даже работа — все. Как он умудрился не вздернуться Андрей не мог понять.

— Че такой кислый, братишка? — вдруг спросил Валера, отрывая взгляд от кружки.

Долгожданный вопрос.

— Да Машка заебала, — зло буркнул Андрей. — Прикинь, эта сука спустила сегодня сто пятьдесят тысяч! Совсем берега потеряла! Я как чек увидел — охуел. Спрашиваю: «ты что, дура, пизданулась совсем»? А она в слезы и старую шарманку.

— Нихера себе, — кашлянул Валера, округляя взгляд.

— Во-во. И как думаешь, с кем она бегала по магазинам?

— С моей бывшей?

— Угадал.

— Не сложно было, — хмыкнул Валера. — Типичная херня. А ты что сделал?

— А что я могу сделать? — развел руками Андрей. — Говорю: «не трать так деньги, дура», она соглашается и делает все наоборот. Вроде поорал, вину признала, а потом все по новой. Я хер знает, что с ней делать, брат. Не пиздить же ее в самом деле.

Песня сменилась на «Выпьем за любовь». Андрей хмыкнул, удивляясь тому, что эту дерьмовую песенку все еще крутят в забегаловках, считая романтичной. Тот же бред, что и с привычкой врубать «Бутырку» в кабаках. Зеркало заведения — его музыка. Сядешь за стойку, нальешь пивка или виски (если жжет карман) и слушаешь плейлист. Если просто врубают МТВ — бар дерьмо, и сервис дерьмо. В по-настоящему хороших заведениях музыку подбирают вручную. Так, чтобы каждый трек подходил под любое настроение.

— А почему нет? — спросил Валера.

— В смысле?

— Пиздить.

— Пф, и сесть? — усмехнулся Андрей.

— Хуй ты сядешь, братишка, — улыбнулся Валера. — Декриминализовали давно.

— Хуй знает, — хмыкнул Андрей, чувствуя легкий дискомфорт от поднимаемой темы.

Насилие всегда притягивало его, пленяло, иной раз завладевая умом. Андрей получил прекрасное воспитание от жестких родителей и уяснил, что бить женщин и детей — неправильно. Однако все чаще мысли об ошибочности этих наставлений закрадывались в голову. Маша выносила мозг и не было гуманных способов заткнуть эту вечно рыдающую, обведённую помадой пасть. Источающую тупую лакшери хрень, годную лишь для того, чтобы сосать.

Иногда Андрей сталкивался со странными мыслями. Он шел по городу и чувствовал, будто маленький черный дьяволенок на плече вбивает в голову картины жестокости. Он смотрел на идущую рядом девушку лет шестнадцати и представлял, как выхватывает из кармана раскладной нож и выкалывает ей глаза. Как она верещит, как отбивается, а он, навалившись на нее, чувствует тепло бьющегося в агонии тела. На руках теплая кровь, вытекший глаз скатывается по напудренной щечке в траву. Представлял, как кидает шарик с кислотой в коляску молодой матери и любуется исказившимся от ужаса лицом и чавкающими воплями умирающей личинки. От этих мыслей у него вставал и кровь бурлила.

«За что? А просто так. Потому что хочу. Просто из желания причинить боль без всякой причины. Наверное, это странно»

— Послушай-ка меня, братишка, — начал Валера. — Я свою шлюху пальцем не тронул. И теперь жалею. За тысячу лет истории мужчины не придумали более действенного способа поставить на место охреневшую бабу. Даже церковь одобряла.

— Ну не знаю.

— А что тут знать? Ты думаешь, женщины — это такие же люди как ты и я? Хер ты угадал, братишка. Женщины — это животные, это скотина. Милая, ебабельная, красивая, но все равно скотина. Ну или их можно сравнить с собаками. Ты любишь ее, но если твоя собака начинает кусаться и драть мебель, ты же не будешь уговаривать ее этого не делать? Нет, ты возьмешь дрын или тапок и выбьешь из суки все дерьмо. Послушай меня: твоя Машка трахает тебе мозги. Все эти обезоруживающие слезы — чушь. Бабам поплакать как поссать сходить. Она просто хочет доить тебя, как корову. Выкачивать деньги.

— Полегче, братан.

— Пф, как скажешь, — ухмыльнулся Валера. — Не забывай: женщина не способна в принципе чувствовать такую эмоцию как «благодарность». Все, что ты для них делаешь, они воспринимают как должное (так их воспитало наше конченое общество). Ты для нее все, а она смотрит голодным-паскудным взглядом и требует еще, ведь ты же мужчина. Ты «должен».

Валера резко помрачнел и опустил взгляд в пивную кружку.

— Если бы я ее пиздил как суку, если бы все запрещал и держал как в Иране на цепи — у моей дочери был бы отец и она не встречала бы меня словами: «а мама говорит, что ты мразь, папа. Мама говорит, что ты хотел меня изнасиловать. Мама говорит, что ты не даешь нам денег, потому что не любишь меня». А я каждый месяц плачу по двадцатке алиментов, Андрюха. Вот же паскуда.

— Бля, сочувствую, братан, — болезненно ответил Андрей.

— Да ничего, — отмахнулся Валера. — Может, твоя Машка не такая, и ты ее просто избаловал. Но, бля, не спускай ей это. Она будет охуевать и дальше, пока не развалит семью. Все они животные. Такими их создала природа. Их надо держать на цепи, в «Ежовых руковицах», чтобы их паскудная сущность не взяла верх.

Андрей опустил взгляд на часы. Стрелки остановились на без десяти десять — пора ехать домой.

— Ладно, Валерон, мне надо домой ехать уже. Тебя подкинуть?

— Нет, езжай. А я еще посижу.

— Точно?

— Да езжай, заебал, — хохотнул Валера. — Не маленький, такси вызову.

— Ладно, бывай братан.

***

Андрей пожал руку и, оставив на столе полторы тысячи вышел из бара.

«Оплатил все — красавчик, — подумал Валера, доставая сигареты. — Жалко, что кончит плохо»

Терпкий дым проникает в легкие, яд никотина растекается по венам сливаясь с дешевым этиловым спиртом в гремучую смесь из не замоленных грехов. Дым перед глазами такой плотный, причудливые узоры пробуждают старые картины прошлого.

Счастливый отец отпросился с работы и возвращается домой, сжимая маленькую, но пеструю куколку в руках. Лифт не работает, приходится подниматься по лестнице, невольно созерцая произведения дворового искусства. На осыпающихся стенах бело-синего цвета: имена, угрозы, примитивные рисунки членов и бесконечный поток мата, местами настолько нетривиального, что последний прораб на стройке почтительно снимет каску.

Муж поднимается до квартиры и тихо, желая сделать сюрприз, открывает дверь. Запах бьёт в ноздри. Терпкая вонь чужой спермы и пота. Муж замирает и, опустив взгляд, видит чужие кроссовки, на глаз сорок второго размера марки «Абибас». По венам пробегает ледяной разряд, волосы встают дыбом, язык немеет. Муж на миг выходит из квартиры и смотреть на ее номер. Та самая. Его.

Полубред, но он умудряется включить телефон на запись и идет в спальню. Медленно, стараясь не дышать, мечтая увидеть пустоту. О, как он желает увидеть пустоту. Раскрыть плохо закрытую дверь и обнаружить пустую, заправленную кровать и записку: «Милый, ушла за хлебом». И вора, нервно рыскающего в поисках заначки. Воображение уже рисует картину схватки. Летит табуретка, сверкает нож! Крики, шум, гам, гул схватки. Лезвие распарывает пиджак, и вор вырывается и убегает, бросая все что успел натырить. Или он падает без сознания от прямого в челюсть. Мечты, заставляющие сердце бешено колотиться, а пальцы оставлять на телефоне жирные, маслянистые следы.

Он открывает дверь и входит в спальню.

Удивление? Шок? Округлившиеся глаза Лизы, бесстыдно стоящей на коленях перед каким-то бугаем. Его пальцы в ее волосах, его член у нее во рту. Она резко отстраняется, и тугая струя спермы бьёт ей по глазам, налипает на губы, липнет в волосах. Тяжелые белые капли падают на торчащие соски. Она смотрит в ужасе, обтирая губы, а в соседней комнате слышен тихий стук. Это Оля играет в куколки.

Валера впился пальцами в ручку пивной кружки и залпом выпил оставшееся темное пиво. Он вспомнил, как Лиза в зале суда обвинила его в домогательствах до дочери. Как она рыдала, рассказывая несуществующие истории побоев, зверств, измен, а он слушал и не мог понять. Не мог понять, когда человек, самый родной и близкий — женщина, с кем он делил горести и радости, мечты и надежды, кого целовал по утрам и с кем мечтал воспитать дочь, вдруг стала омерзительной падалью.