«Вы не ждите, что скоро я буду…» Вы не ждите, что скоро я буду Сокрушённым и жалким, не факт. Ум с достоинством светит покуда, Как высочество носит фрак. Ум, как ни был бы долго беремен вольнодумством, не просит: держись. Ум изменчив и несвоевремен, Он растратил испуганно жизнь. Отвратительны или прекрасны Бытования беглые дни, — Горе, радость и слёзы, гримасы И слова из любой трепотни. Утомительны, глупо отважны, Плотоядны земные дела. Ради них мне природа однажды В ноосфере сказаться дала?! Неприглядно, чтоб кто-нибудь видел Изведённую жалкую плоть. …В старом парке измученный дятел потаённо исчез. Исполать. «Не сказано – не значит, что забыто…» Не сказано – не значит, что забыто. Не сказанное – несказáнно. Когда сокровище зарыто, То сыск ума идёт азартно. Найти не сможет и извлечь. Но будет час, когда очнётся речь, Придя в себя от шока отчужденья, Сырая от тумана заблужденья, Она прервёт с глаголом страстной суеты Обет молчания на тему «я и ты». «Она, с поникшими плечами…» …И над безмолвным увяданьем мне как-то совестно роптать. А. Фет «Георгины» Она, с поникшими плечами Была отчаянье и гнев. Глаза неправду уличали, Слова, от страха побелев, Неслись к обыденной печали Через угрозы, слёзы, блеф. …Душа с пожизненною данью молчать велела мне опять. — При раздражённом увяданье мне как-то совестно роптать. «Нет-нет, покорно доживать…» Нет-нет, покорно доживать Седьмой десяток я не стану. Жиреть и всё-таки жевать? Жалеть себя за то, что тайну Всеобщей жажды бытия За суетой я не расслышал? Желать? Всего! Хотел бы я, Всех обладаний свыше, Сжимать с уверенностью смелой — Дающую любовь ладонь. О да, негаснущий огонь Любви, сознания, вселенной! «Военный фильм со скорбью и печалью…» Военный фильм со скорбью и печалью Художник, как поэму, написал. В ней пепелища с русскими печами, Как души умерших, взывают к небесам. Вопит молодка, к лесу убегая. Молчит бесслёзно старая вдова. Не думайте: не наша боль, другая, Не наши горе, слёзы и слова. Но этой ночью отчего ты плакал? Ты девушку бежавшую не спас. Двуногий зверь о двух умелых лапах Веками нарождается у нас. Ему война как матушка родная. Грабёж отец? А может быть, разбой? О нём тоскует женщина: одна я. Жестокий, кровожадный, но родной. И душегубы, хищники азартно Меняют, как напёрстки на столе, Тюрьму сегодня на свободу завтра, На деньги жизнь, а смерть на пистолет. «Меня переживёт и эта чашка…»
Меня переживёт и эта чашка! Да, если чашку я не разобью. А как же будет ей без кофе тяжко. — Я крепкий Carte Noir люблю. Должно быть, затуманится, бедняжка, Что верную уже не пригублю? Кто в будущем и чем её наполнит? Заглянет ли задумчиво на дно? И что она доверчиво напомнит С горячей укоризной заодно? Простое слово, точно полотно, Спасибо ей напившийся промолвит? «Я ценю твою привязанность…» Я ценю твою привязанность, Многоликий ноутбук, Терпеливость, недосказанность И отзывчивость наук. Хорошо, когда приветливо Ты напомнишь то и сё. Сайты, ссылки: белкой с веткою — Крутишь солнца колесо. Вещи, если мы их выбрали, Привыкают нас любить, И в разлуке стонут выпями, И не могут нас забыть. Вещи скромницы, но гаджеты Как ревнивая жена. — То в глазах её: и гад же ты! То дрожит, как зверь, она. Вещи намертво прилепятся, Дом ли, женщину смени. И, казалось бы, нелепица, — Вещи преданней семьи. Непременные, усердные, Соприродные почти… Так положим ближе к сердцу мы Всё видавшие очки. Меценат Жил-был кардинал Оттобони. Он церкви бесстрастно служил, Но с пылом играл на гобое И новый талант сторожил. Скарлатти, Корелли, Марчелло Играли о «жизнь коротка», Чтоб музыки пламя согрело Палаццо и ночь старика. И кресло, и жизнь кардинала На гребне клавирной волны Качались, как воды канала, Дробили ночные огни. И воск, утомившись, не капал. Камин догорал и остыл Прекрасного пепел и пыл. …А что Оттобони стал папой, Так папою кто же не был?! |
